Облаченные в тени
Шрифт:
Маша же не знала, плакать ей или же смеяться вместе с хозяйкой. На кухне подгорал пирог, а уйти все же не представлялось возможным. Спас положение старый Ефим, появившийся на пороге в одной рубахе до колен и ярко-коричневых шароварах. Ефим был уже подвыпивши, но равновесие сохранял и даже произнес без запинки целую фразу:
— Елизавета Анастасьевна, — сказал он, — там, это, барышня Анна, прости господи, Штульцхер пожаловала. К вам хотят. Впустить али што?
— Аннушка? — вскричала Елизавета радостно, — конечно, Ефим! Проводите ее в гостиную и скажите, что я подойду немедленно!
— Слушаюс, госпожа! — проглотив мягкий знак, произнес Ефим и скрылся. За ним быстро исчезла и Маша.
Елизавета опустилась перед зеркалом на мягкий пуфик,
— Аннушка
Рассуждая так, Елизавета совсем упустила из виду, что Анна Штульцхер была уже немолода, имела двоих детей и была совершенно равнодушна к лицам противоположного пола. Родившись в Петербурге, и прожив там не многим более трех лет, дочь немецкого предпринимателя Карла Штульцхера и русской боярыни Дуняши Морозовой уехала жить в Берлин. Германия не стала, однако, для нее новым домом, и основным языком Анна считала русский. С началом Второй Большой Резни жизнь Анны понеслась стремительно. В течение двух лет уже тридцатидевятилетняя Анна эмигрировала Польшу, а еще позже и в Россию, обосновывая это тяжелой мукой и печалью по своей второй родине. Муки и печали не помешали ей, однако, унаследовать большую часть капитала скончавшегося во время Резни отца, прочно обосноваться в Петербурге и выскочить замуж за видного политического деятеля Бориса Левинсона. Стоит заметить, что один ребенок к тому времени у нее уже был, но имени отца Анна не открыла никому. Поговаривали также, что Анна собственноручно сжила со свету родную мать Дуню Морозову. Но экспертиза показала, что Дуня погибла в своем собственном особняке в результате неосторожного обращения с огнем. Проще говоря, взорвался паровой котел, похоронив под обломками старого фамильного дома и мать Анны и все воспоминания о ней. А спустя короткое время Петербург потряс огромнейший бракоразводный процесс, в котором участвовала, опять же, Анна Штульцхер. Борис Левинсон подал на развод, мотивируя это тем, что жена стала к нему холодна, не выполняет своих супружеских обязанностей, не ухаживает за детьми и домом, а ведет распутный и противоречащий любым моральным устоям образ жизни. Вызванные на суд свидетели, считавшиеся ее многочисленными любовниками, дали противоречивые и путанные показания, в результате чего Анна процесс выиграла и даже отвоевала себе право опеки над детьми. Борис Левинсон, не получив ничего, кроме обязанности плотить ежемесячные алименты в размере 33 % от заработной платы, в срочном порядке оформил себе иноземное гражданство и уехал в Израиль. Тут стоит добавить, что и его политическое влияние на императора было утрачено, поскольку на горизонте возник новый фаворит императора Антоний Тупин. Сейчас же, когда Анне уже стукнуло сорок один, а старший сын исчез из поля ее зрения, она решила, что пора прекращать вести общественную жизнь, уединилась вместе с трехлетним Тоником Штульцхером в двухэтажном особняке и зажила, по слухам, в полном соответствии с заповедями господними. К лету 437 года Анна полностью выпала из высшего общества Петербурга и состояла в близком знакомстве только с Бочариными и семьей Трупного…
Анна выглядела на все свои сорок с хвостиком лет. Он была объемной женщиной. Всегда носила черные, широкие платья без всяких украшений, черные перчатки и черный же пушистый веер, закрывая им нижнюю часть лица при встрече с незнакомыми мужчинами. Ее глаза впечатляли — большие и голубые, с длинными ресницами. В былые времена, еще до замужества, Анна покоряла сердца мужчин именно своим томным и проникновенным взглядом. Однако в присутствии Елизаветы Анна не скрывала ничего и выглядела как обычная, пресытившаяся жизнью женщина с морщинками в уголках глаз
— Как я рада вас видеть, сударыня! Вы одни этим жарким днем способны вызвать во мне радость, уверяю вас!
— Ах, что вы говорите. Я так рада, что могу угодить вам! — обнявшись, женщины прошли за стеклянный столик и сели в кресла. Переодевшаяся в домашнее Маша уже вносила в зал поднос, на котором стояли чайничек, чашки и блюдо с пирожными. Елизавета знала давнишнюю слабость Анны к сладкому.
— Я решила заглянуть, — сказала она, — поскольку узнала, что брат ваш, Феофан, занялся этим чудовищным преступлением, которое потрясло вчера город.
— Что же произошло? — Елизавета принялась разливать душистый чай с малиной по чашкам.
— А вы разве не знаете? — удивилась Анна.
Елизавета призналась, что со вчерашнего утра находится под впечатлением других событий, и рассказала о чудесном подарке Пахома Пахомовича. Анна выразила восхищение и пожелала Елизавете приятно провести вечер, однако же, большего выспрашивать не стала, что Елизавету немного озадачило. Она-то думала, что Анна пришла именно по этому поводу. Но женщина продолжила свой уже начатый разговор:
— Тринадцать господ были похищены вчера в городе. Все — самые близкие люди императора, представляете? Что примечательно, нет никаких следов похищения, очень мало свидетелей и, говорят, что их похитил сам сатана!
— Не стоит упоминать имя его в моем доме, — Елизавета перекрестилась, — этого еще не хватало в городе!
— Вот и я говорю, — Анна надкусила пирожное, и на лице ее отразилось неподдельное наслаждение вкусом. Положив веер на столик, она взяла чашку с чаем, — уму непостижимо! У нас война идет, императора батюшку свергнуть хотят, рабочие и солдаты бунтуют, а тут еще и такие дела! Никак, конец света грядет, верно вам говорю!
— Что же вы так уныло? — спросила Елизавета, — вы женщина прагматичная, столько всего пережили. Вам радоваться надо, что в семье покой и при деньгах, а вы грустите. Вот у меня тоже папенька ееще на первой Резне погиб, а маменьки я и не помню, но в грусть впадать не собираюсь. В театр, вот, на днях пойду!
Конечно, Елизавете в данный момент хотелось говорить только о театре и Пахоме Пахомовиче. Хотя, о нем-то, конечно, меньше хотелось. Анна как-то невесело улыбнулась:
— Вы молодая еще, Елизавета. У вас все впереди, так зачем же о сущем заботиться? В будущее глядите, дорогая!
— И все же, — сказала Елизавета, попивая чай.
— А брат ваш дома? — неожиданно спросила Анна, — я потому и пришла, что хотела узнать у него последние новости о расследовании. Признаться честно, несколько месяцев уже ничто так не захватывало меня, как сообщение об этом странном происшествии. Я только и думаю о нем.
— Феофан еще не приехал с встречи с императором, — сказала Елизавета немного растерянно. Ей совсем не хотелось разговаривать о похищении неизвестных и далеких ей людей. Театр — это другое. О нем она могла бы говорить столетиями.
— Давно ли он уехал?
— С утра. До завтрака еще. Вы желаете подождать его?
Анна покачала головой и поставила чашку на стол:
— Нет, моя дорогая. Я пришла к вам, хоть и хотела расспросить вашего брата. Признаюсь вам честно, в моем доме, в последнее время, слишком уныло. Хочется общения, а его нет.
— Да, одиноко вам. Старший сын где, не знаете?
— Нет. Уехал куда-то. Говорил, что поедет на фронт, а там и в Германию. Германия его, видите ли, привлекает. И что он в ней видит хорошего? — Анна сказала это с таким презрением, словно сама не была наполовину немкой и не прожила большую часть жизни в Берлине, — хотел съездить к родственникам отца, пусть будет ему земля пухом, узнать о праве наследия, а там и делами заняться. Весь пойдет в своего деда, точно вам говорю! Писать обещал, но так ни одной весточки от него вот уже год как не дождусь.