Облачные замки
Шрифт:
Я с раздражением осушил стакан и ощутил горечь. Уставившись на огромную фантастичную гряду облаков, я всей душой пожелал укрыться за ней, пожелал так горячо, как никогда прежде…
Официант поставил передо мной еще один стакан, хоть я и не мог припомнить, чтобы заказывал его. К питью, однако, я не притронулся. Повернувшись к стойке бара, чтобы просмотреть меню, я краем глаза заметил белое пятно, похожее на запутавшийся в кронах низкорослых деревьев обрывок облака. Но стоило моим глазам сфокусироваться, как в голове у меня все смешалось. Это была лошадь, и немаленькая, судя по виду. Лошадь серой масти, а вернее сказать, чистейшего, ослепительно белого цвета. Она стояла неподалеку, но ни наездника, ни грума рядом не было. Оседланная и взнузданная, но не привязанная и не стреноженная, лошадь спокойно наклонила голову и принялась пастись на жалком пятачке под деревьями, где росла редкая трава.
Я огляделся по сторонам – и правда никого. Животное, должно быть, заблудилось и забрело сюда откуда-то… с ярмарочной презентации скорее всего. Да,
13
Шоссе (нем. ).
Впрочем, беспокоиться не следовало. Конь поднял голову и посмотрел на меня, затем слегка тряхнул гривой да так и остался стоять, как будто поджидая меня.
– Да ты какой рослый мальчик, – сказал я тихо.
Чем ближе я подбирался, тем крупнее казался конь. Конечно, это был не шайр, и не першерон [14] , но ростом и статностью он походил на очень крупного тракена. Я не мог определить его породу, – судя по вытянутой форме головы, в нем не было ничего от арабского скакуна. Сбруя тоже была необычная, тяжелая и расшитая орнаментом, седло с высокой передней лукой, но не в ковбойском стиле, а скорее уж в восточном. Я снял обертку с продолговатых сахарных кирпичиков. Конь понюхал их и принял, изящно приподняв губу, а затем позволил погладить себя по мускулистой шее.
14
Шайр, першерон – породы лошадей-тяжеловозов.
Тряхнув гривой, конь фыркнул, как будто желая сказать: «Ну и чего ты ждешь?»
Нет, это был не какой-нибудь заплутавший бездельник из шоу. Вокруг скакуна витал дух Спирали, дух волшебства и загадочности. Да, Спираль была опасным местом. Но сейчас мне было плевать на это. Я попробовал подпругу – она была затянута как следует. Я ухватился за луку и, опершись одной ногой о поребрик, другую вставил в стремя, подтянулся и очутился в седле. Другая моя нога нашла стремя без труда – и тотчас огромный жеребец с радостным ржанием развернулся и устремился к зеленой завесе деревьев.
Я невольно пригнулся, увидев, как стремительно надвигается листва, и инстинктивно потянулся за поводьями, которые, как оказалось, были обмотаны вокруг луки. Но не успел я схватить их, как мы уже пролетели сквозь заросли, и мягкий звук топота копыт по траве сменился, но не на приглушенный стук по асфальту – нет, земля ответила барабанной дробью, – камень отозвался грохотом, когда огромное животное перешло на галоп. Я взглянул вниз и чуть было не лишился чувств. Земли под конскими копытами видно не было, она терялась в обволакивавшем нас летящем сероватом тумане, так что казалось, будто мы не движемся, а туман пролетает мимо нас. Возникало ощущение, что от удара копыт туман на мгновение застывает, но уже через секунду, едва копыта отрываются от его поверхности, тает снова. Кроме того, стоя в стременах и вертя головой по сторонам, я заметил еще кое-что: дорога уходила по склону вверх, мы поднимались, причем довольно быстро. Затем все вокруг нас внезапно заполнилось светом, и вольный воздух обдал меня свежестью. Ослепленный, я смотрел, прищурясь, на парящие в высоте тени – неужели это тоже облака? Мне пришлось отвести взгляд от сверкающих высот и снова взглянуть вниз – и на этот раз я потерял стремена и вынужден был судорожно вцепиться в луку седла.
Теперь почва стала достаточно твердой, это была неровная каменистая тропа. В дорожной пыли попадались кусочки кварца. Но ширины дороге явно не хватало. В каких-то миллиметрах от места, куда опускались копыта, она резко обрывалась, и мелкие камешки, разлетавшиеся из-под них отскакивая от отвесной скалы, летели вниз, в головокружительную пустоту, в пропасть, глубину которой я даже предположить не мог. Густой туман плескался о скалистые берега, подобно волнам молочного озера. Однако это был не туман, ибо он простирался от утеса той самой бесконечно далекой лазури, – это было облако, а мы скакали уже над ним, поднимаясь по склону горы. Бездна пугающе ощетинилась на меня, руки мои покрылись липким потом, но я только крепче сжимал ногами седло, надеясь на него да на веру альпиниста в то, что высота значения не имеет: можно уцелеть, сорвавшись с вершины в тысячу футов, и разбиться, упав с десяти. Задыхаясь от волнения, я заставил себя выпрямиться и смотреть вперед. Глаза мои привыкли к ослепительному свету, но я и без того уже знал, что предстоит увидеть: тот самый пейзаж, те же скалистые стены, а между ними дорогу, по которой я так мечтал проехать, дорогу, по которой я сейчас поднимался и которая вела к перевалу, расположенному не более чем в двухстах футах отсюда. Возбуждение пронзало меня ледяными звенящими стрелами. Сильный свежий ветер моментально очистил легкие от тлетворного дыхания города, наполнив меня нескончаемой жизненной энергией. Воздух здесь бодрил в сотни раз больше, чем самый холодный и крепкий джин. Я стряхнул с себя страх перед бездной, вдел ноги обратно в украшенные орнаментом стремена и поудобнее устроился в седле, приноравливаясь к ритму скачки, наслаждаясь силой животного и как бы вбирая ее в себя. Я натянул поводья с серебряным позументом и тут же по реакции жеребца понял, что он мне повинуется, признавая мою власть над ним. Ведь именно этого я хотел, верно? И не так важно, что ждет меня за перевалом, по крайней мере, я увижу, что находится там.
Дорога была неровной, но прекрасное животное ни разу не то что не споткнулось, но даже не сбавило ход. Из-под его уверенных копыт, когда они попадали на кусочки кварца, сыпались искры, сбруя пела и позвякивала, а грива развевалась по ветру, подобно знамени. Я поймал себя на том, что громко смеюсь от неизъяснимой радости. Когда до перевала оставалось уже всего ничего, тропа внезапно сделала петлю. Я пятками как бы пришпорил коня и слегка натянул поводья, но мог бы этого и не делать – он с легкостью проскакал по склону, и вот мы перемахнули через хребет. Но даже в этой стремительной гонке я все время различал настойчивый звон колокола, доносившийся, как оказалось, с огромной светлой башни, маячившей вдалеке. А откуда-то снизу этому колоколу вторил другой, с более низким звучанием.
От увиденного за перевалом у меня тотчас перехватило дыхание. Склон горы снова, хоть на этот раз и не так резко, исчез внизу, однако тропа не оборвалась вместе с ним. Она бежала вдоль скалы, повторяя изгибы склона и смотрясь в простиравшееся внизу и мерцавшее море. Конь скакал по ней так же уверенно, как и прежде, словно у него было запланировано некое срочное рандеву. Он слушался малейшего прикосновения, но, казалось, вовсе не нуждался в понуканиях. Опустив поводья, я глядел вперед, за облака, пытаясь найти хоть какой-то намек на то, куда мы направляемся. Поверхность облаков пронизывали все новые очертания, все новые вершины, вздымавшиеся неровной линией наподобие драконьих зубов, из чего можно было заключить, что мы находились посреди горной цепи. Но ближе, еще ближе к нам и чуть ниже, еще что-то устремлялось ввысь. Тенистый шпиль, лишь слегка пронзивший облачный свод, шпиль слишком тонкий и изящный, слишком правильной формы, чтобы оказаться очередной скалой. По мере нашего продвижения по тропе он словно раздвоился, и теперь рядом, параллельно друг другу, возвышались два шпиля одной высоты и совершенно одинаковые. И несмотря на то что в лучах солнца их тени четко выделялись на сверкающей белизне, они казались нереальными.
Затем краем глаза я уловил какое-то движение – еще одна тень, но на этот раз под облаками. Тень скользила сквозь них, словно рыба, двигаясь неторопливо вровень с тропой. Я бы мог ее и не заметить, и тогда происшедшее затем оказалось бы еще более неожиданным. С пугающей внезапностью тень выскочила из-за облаков и быстро поднялась над их поверхностью. Я широко открытыми от изумления глазами смотрел на нее. Это был воздушный корабль, дирижабль, но не похожий ни на одну модель, которые я видел на картинках. Он был изящнее и меньше, чем «Гинденбург» или обычный цеппелин. Белый корпус летательного аппарата был вытянут на девять или десять одинаковых отсеков от носа до хвоста-киля, состоявшего из квадратных секций и напоминавшего огромный бумажный змей из коробок, а из моторного отсека один за другим с пыхтением вылетали маленькие клубы дыма. И все же, несмотря на примитивность конструкции, дирижабль шел параллельным курсом, быстро, без видимых усилий нагоняя нас, а гондола его, имевшая обтекаемую форму, казалась весьма вместительной. Примитивность? А может, как раз наоборот? Я начал склоняться к тому, чтобы усмотреть в этой примитивности новую, альтернативную технологию, сложную конструкцию, работающую на самых простых принципах. Несомненно, это была превосходная машина, такая же совершенная и функциональная, как корабль викингов. Дирижабль стремительно приближался, пока я наконец не смог вполне отчетливо различить тихое прерывистое пыхтение – наверняка здесь использовалась какая-то разновидность парового двигателя. Я приподнялся в стременах, чтобы помахать рукой…
Что-то прожужжало совсем рядом. Не насекомое, это уж точно. Я быстро нагнул голову, уклоняясь. Со склона посыпался град камней и пыли. Я, как последний идиот, так и замер с открытым от удивления ртом – уж чего-чего, а попасть под обстрел я никак не ожидал. Я снова попытался помахать рукой в знак того, что я безоружен. Снова раздался громкий треск, и на этот раз уже тропа разразилась брызгами пыли. Я прижался к холке коня, с силой ударил его пятками в бока и, чего со мной никогда раньше не случалось, пожалел, что у меня нет шпор. Впрочем, я мог бы и не понукать коня. Он перешел в галоп, и мы буквально полетели вперед. Раздалась целая серия выстрелов, и воздух загудел, как от роя пчел. Я не сразу сообразил, что происходит. Теперь уже не одиночный выстрел, а целый залп, значит, стреляют отнюдь не новички. В меня стреляют, не зная, кто я, и без предупреждения. Они даже не стали ждать – ведь можно было приблизиться и убедиться, тот ли я, кто им нужен, или нет. Они же принялись палить, как только я попал в поле обстрела, как будто кого-то боялись. Но кого – одного человека, у которого при себе в худшем случае мог быть пистолет? Это казалось совершенной бессмыслицей.