Облачные замки

Роэн Майкл Скотт

– Я вам верю! – прошипела она.

– Ну и ладно!

Я указал пальцем на входную дверь, и она, прихрамывая, прошла мимо меня. Надо сказать, по комнате она шла с намеренно вызывающим видом, обнаглев до того, что остановилась, чтобы поднять по дороге стопку бумаг, и мне пришлось схватить ее за руку и вытолкать в коридор. Она зашаталась на толстом ковре, но не упала. Собралась, бросила на меня последний испепеляющий взгляд, проворчала что-то сквозь зубы и, немного переигрывая, с чувством собственного достоинства двинулась вперед по коридору, хотя ее попытка не хромать была чересчур нарочита. Я некоторое время смотрел ей вслед, затем отпустил дверь. Но амортизатор остановил дверь, не дав ей закрыться до конца, и до меня донесся всхлип, поспешно подавленный. Внезапно я почувствовал себя гораздо менее безупречным и справедливым, и это меня порядком взбесило.

Я пошел в ванную, чтобы принять душ, стараясь не встречаться взглядом

со своим отражением в зеркале. Я ведь никак не мог этого предотвратить, правда? Она не особенно-то церемонилась со мной. Если бы я не отбивался изо всех сил, она бы сделала из меня отбивную и смылась, вполне возможно прихватив компьютер. По крайней мере, она не пыталась сыграть на том, что она женщина. Как правило, такая игра имеет две основные формы, в одной из которых внешность незваной гостьи была бы не в ее пользу. Это лицо – или я видел только маску? Я попробовал представить ее без этой маски – и не смог. Гримаса презрения – если только она не изобразила ее намеренно. Если так, то зачем? Я уже начинал жалеть, что отпустил ее так легко. Мне следовало попытаться выяснить побольше. С другой стороны, не мог же я выбивать из нее признание силой. Горячая вода попала на царапины, и я зажмурился от боли. Она чуть дух из меня не вышибла, черт возьми! Где она только научилась так драться? И как ей удается поддерживать себя в такой прекрасной форме? Как мне с помощью альпинизма?

Альпинизм.

Номер 1726 – это значит семнадцатый этаж. Спуститься на четыре этажа вниз. Где бы могла быть комната 26? В этом крыле здания, но в торце – один из самых дешевых номеров. Все сходится. Я поднял одну из маленьких штуковин, которые вытряхнул из ее карманов, – жучок, если я в этом что-нибудь понимаю. Едва не попался на крючок. Меня передернуло: я почувствовал себя крайне неуютно. Затем я раздавил зловредное приспособленьице пальцами. Это называется слежка, не так ли? Ну покажу я этой сучке, черт возьми, как такое следует делать! Идея была сумасбродная, но она с каждой минутой нравилась мне своим мрачным юмором все больше и больше. Я кинулся к шкафам, по которым портье распихали мои чемоданы, и принялся рыться в вещах. Благо альпинистское снаряжение, надеясь на прогулку в горы, я захватил с собой.

Яркая одежда из лайкры не подойдет. Я натянул серый бадлон с капюшоном, темные джинсы, закрепил поверх них усложненный вариант снаряжения и принялся набивать сумку зацепами, тросами и отборнейшими штифтами, которые я уже давно мечтал испытать в деле. Мне потребовалось не больше минуты, чтобы натянуть ботинки – те, что с ультрагибкой подошвой, – и прихватить с собой немалых размеров моток веревки, легкой как перышко, к которой при помощи карабинов крепились зацепы и спусковой механизм. Рамы в окнах были крепкие, двустворчатые, и они должны были без труда выдержать мой вес, даже если я хорошенько раскачаюсь перед приземлением. При мысли об этом я с обожанием покосился на шлем, но он был кислотно-желтого цвета и стал бы сиять не хуже маяка, отражая подсветку фасада. Я перекинул ногу через подоконник, бросил взгляд на карниз и дальше – и у меня захватило дух. Автостоянка казалась отсюда морем машинных крыш, излучавшим мягкое свечение, и я даже слишком живо представил себе, как с огромной скоростью лечу вниз, навстречу этому морю, – возможно, даже вижу свое отражение в рафинированном блеске, который все ближе и ближе, и вот уже он готов принять меня через какое-то губительное мгновение и слиться со мной в единое целое, частица с античастицей…

Я вздрогнул и пришёл в себя. К подобным ужасам я уже давно привык; альпинист, который уверяет, будто никогда не смотрит вниз, лжет. От этого зрелища вас может иногда сковать ужас на несколько долгих мгновении, даже если вы начинаете подниматься от самой подошвы горы и покоряете вершину, постепенно привыкая к ней. Спуск со страховкой всегда не очень-то импонировал мне, однако сейчас подгоняла необходимость быстроты. Но разве я однажды не спускался по стене отеля в Бангкоке? И повыше стеночка была, чем здесь. Согласен: тогда я толком и не знал, что карабкаюсь по стене, но разве это так уж важно? Я с готовностью перекинул через подоконник вторую ногу, поморщился, задев ушибленное место, пошарил рукой внизу, нащупал край карниза, оттолкнулся от него и, доверившись двойному тросу, заскользил вниз – все ниже и ниже, пока трос не натянулся. Теперь я практически шел вниз по гладкому бетонному фасаду отеля. Находись мой номер на несколько этажей ниже, и мне бы не удалась эта выходка. Меня бы выдала предательская подсветка фасада. Здесь же, наверху, свет был не такой яркий – чтобы хорошо было видно светящееся название отеля на крыше; а уж в тени все коты-взломщики серы.

Спуститься труда не составило. Добравшись, как мне показалось, до нужного этажа, я стал присматривать место, куда можно загнать штифт. Этот ультрамодный фасад был сверху донизу покрыт щелями и впадинами,

но все они были чересчур велики даже для самого гигантского штифта. Я несколько секунд попотел над решением этой задачки, но делать было нечего: или я возвращаюсь обратно наверх, или преодолеваю оставшийся отрезок – будь он проклят – одним прыжком. Я с опаской покосился вниз – пока никто там не кричал и пальцами на меня не показывал; но еще не вечер. Нельзя терять ни секунды. Я принялся раскачиваться, с каждым разом отталкиваясь все дальше и дальше от стены. Но стоило мне почти достичь нужной высоты, и я тут же живо представил, как влетаю на полной скорости в окно, а острые лезвия разбитых стекол сдирают с меня кожу и мясо…

Черт с ними, с этими страхами! Я качнулся вбок и отпустил веревку. Я отлетел от стены со звуком рвущейся холстины, и меня стало заносить вбок, пока трос не попал на массивную угловую колонну и не забросил меня за угол. Я схватился за спусковой механизм, а бетонная стена уже спешила мне навстречу, вонзаясь в ладони, колени и все другие части тела, которые смогли судорожно в нее вцепиться. Я закачался, ухватился за стену, поскользнулся, подтянулся. Пальцем зацепился за отверстие в стене, другим нащупал еще одно, вот уже и нога нашла подходящий выступ, – ушибы мои ныли, но я действовал молниеносно. Я глубоко вздохнул, посмотрел наверх и сосчитал этажи. Спустился на один лишний… Хорошо. К тому же на этой стороне здания меня почти невозможно заметить снизу. Я полез наверх, подтягивая свисающую веревку и следя, чтобы ее не было видно из окон. Вот там, выше и правее, – это, должно быть, окно комнаты 1726. Створки чуть приоткрыты. Только я пальцами зацепился за выступ окна, как на меня упал луч прожектора. Я с отчаянной поспешностью подтянулся, припал к стене, вися на одних пальцах; карниз заскрипел и пошатнулся. Нужно быть осторожнее – наверняка где-нибудь неподалеку окажется еще и служба охраны, которая как раз для отлова таких сумасшедших, как я, и существует. Занавески были раздернуты, я, откинув с лица капюшон, заглянул внутрь, чуть приподнявшись над уровнем подоконника. Вот она – идет медленно, только что закрыла за собой дверь. Наверное, решила, что лучше пойдет по лестнице, чем встретит кого-нибудь в таком виде в лифте. Долго и мучительно медленно тащилась, и каждый шаг болью отдавался в ее теле. Добравшись до кресла, она рухнула в него как подкошенная и, по-видимому окончательно выбившись из сил, затряслась от рыданий. В комнате больше никого не было. Ни звука, ни движения. Она была одна.

Моя идиотская, не поддающаяся уговорам разума совесть снова кольнула меня. И я спрятал голову. Пальцы и икроножные мышцы затекли; я обшарил все вокруг и нашел подходящие расщелины, куда мне удалось загнать пару штифтов. Их раздвоенные шляпки, раздвинувшись, вонзились в грязный бетон, а я прицепил к ним опоясывавшие меня ремни. И успел поймать самое интересное зрелище: она уже встала и расстегивала молнию на костюме. Она прошлась туда-сюда, и я увидел, как отвергнутый костюм молниеносно пролетел по комнате; должно быть, она пнула его ногой. Вслед за ним отправилась и футболка, и я увидел ее обнаженную руку, которая поднималась вверх по мере того, как ее хозяйка озабоченно ощупывала кровоподтеки в районе ребер, – ясное дело, проверяла, есть ли переломы. Моя поганая совесть теперь уже буквально визжала как резаная; с другой стороны, у меня тоже нашлась бы пара-тройка ушибов, о которых можно было поговорить. К тому же, если говорить начистоту, зрелище доставляло мне искреннее удовольствие: спина у нее была вовсе недурна, насколько я мог судить по тому, что мне удалось увидеть, а видно мне было, к сожалению, совсем немногое. А тут она и вовсе скрылась из виду. Неторопливо, осторожно я подтянулся на подоконнике, спрятался за раздвинутыми занавесками и очень медленно огляделся по сторонам.

Первое, что бросилось мне в глаза, – были трусики, лежавшие рядом с отвергнутым костюмом. Боже мой. А вот и она, все еще стоит ко мне спиной – и правда ничего, вполне сойдет, – налила порядочный стакан из единственной бутылки, стоявшей в мини-баре, и жадно отхлебнула. Проглотила, нетерпеливо провела рукой по глазам, снова отхлебнула, сжав стакан обеими руками. Она повернулась в мою сторону, и я скользнул назад, спрятавшись в тени занавески. Увидел, как она, прихрамывая, подошла к стулу, стоявшему рядом с телефоном. Наклонилась к нему – а у нее и вправду превосходная спина, – неуверенно коснулась его, как будто испугавшись, затем грубо выругалась и стала набирать какой-то номер.

– Алло? Будьте добры, Центр д'Ординатур, компьютерный зал. Это Жорж, да? Ну, Жорж? Ты ведь получил эти файлы… получил-таки, замечательно!

Очевидно, у нее гора с плеч свалилась; она вся обмякла и снова отхлебнула из своего стакана.

– Ну так что, этого достаточно?

Долгое молчание.

– Что ты хочешь этим сказать? Жорж, ты себе не представляешь, через что я прошла, чтобы раздобыть их. Если ты что-нибудь напортил…

Еще более длительное молчание, затем – крик отчаяния: