Обманщик
Шрифт:
Немного погодя подъехала Ханна Сефард. Преподавательница древнееврейского, в разводе. Последними пришли Герц Минскер и Броня.
С появлением Брони мужчины, как всегда, оживились.
Зейнвел Амстердам хлопнул в ладоши и воскликнул:
– Смотрите, голливудская красавица!
Альберт Крупп прервал его спич. Вскочил с кресла, подошел к Броне, взял ее руку и громко поцеловал. Аарон Дейхес улыбнулся, демонстрируя редкие зубы. Тоже встал, шагнул к Броне, поцеловал ей руку и сказал:
– Прекрасна, как всегда.
Моррис Калишер на своих коротких ногах
Женщины сидели, словно в унынии. Матильда Амстердам искоса смерила Броню критическим взглядом. Будто вопрошая: «Отчего эти идиоты так разволновались?»
Флора Крупп несколько раз оглядела Броню с головы до ног, затем пожала плечами. Ханна Сефард, преподавательница древнееврейского, улыбнулась полудружески, полусмущенно и покачала головой по поводу старой и вечно новой истины: мужчина куда больше восхищается хорошеньким женским личиком, чем самой прекрасной душой.
Минна еще в коридоре поздоровалась с Броней и расцеловалась. Теперь она одним глазом победоносно взглянула на мужчин, как бы говоря: «Посмотрите на большой приз, какой я вам принесла!» Другим глазом она подмигнула женщинам.
Броня целый день отработала на фабрике, но, вернувшись домой, прилегла минут на пятнадцать, выкупалась и оделась. Они опоздали на три четверти часа и пришли бы еще позже, если бы Герц Минскер не настоял взять такси.
Герц тоже принес цветы. После ланча он два часа вздремнул, потом сходил к цирюльнику постричь волосы и подровнять баки. Хоть он и уверял Минну, что разлюбил Броню и женитьба на ней была ошибкой – а ошибку не всегда можно исправить, – ему было приятно, что Броня произвела среди мужчин такой фурор. Это поднимало его собственную самооценку. Он с нежностью глянул на Минну.
Минна поблагодарила за цветы, а Герц Минскер сказал:
– Это за бессмертные стихи.
– Что ж, так или иначе, приятно слышать.
Едва только Минскер допил коктейль, кухарка сообщила, что ужин готов.
По европейскому обычаю Минскер сопроводил Минну в столовую. На ходу он слегка пожал ее локоть, и Минна сумела тихонько пробормотать:
– Я весь день скучала по тебе.
– Я тоже, – солгал Минскер.
Моррис Калишер взял под руку Броню, но быстро выпустил ее локоть. В нем еще сохранились остатки хасидской скромности. Зейнвел Амстердам намеревался проводить к столу Броню, однако ее умыкнул Моррис, и ему пришлось довольствоваться Флорой Крупп. Аарон Дейхес помог Матильде Амстердам подняться с кресла, ноги-то у нее были слишком тонкие и слабые. Ханну Сефард должен был сопровождать Альберт Крупп, но он слишком замешкался, и она ушла в столовую без него.
Вскоре всех усадили за стол. По случаю сегодняшнего ужина Минна приобрела дорогую скатерть и выставила новый сервиз. Женщины немедля принялись обсуждать красивые новинки.
Хотя место во главе стола, по обычаю, предназначено хозяину, Моррис Калишер усадил там Герца Минскера. Герц пытался возражать, но Моррис воскликнул:
– Ты для меня – пильзенский цадик!
«Цадик, который спит с твоей женой», – мысленно ответил Герц Минскер. Он встревожился, вспомнив своего отца.
Минскер поднял взгляд, и Минна улыбнулась ему, с обманчивой любезностью.
– Конечно, – сказала она. – Цадику приличествует почетное место.
3
После ужина Моррис Калишер принялся расспрашивать Аарона Дейхеса о его работе. Аарон Дейхес отвечал вполне искренне: живопись никому не нужна. Зачем писать? Тора справедливо ее запрещает. Это идолопоклонство.
Моррис Калишер усмехнулся:
– Ты веруешь в Тору, а соблюдаешь ли прочие ее заповеди?
Минскер вмешался в разговор и заявил, что человек вправе совершать те благие поступки, какие под стать его духу. Надо иметь «свободный выбор и в грехах», так он аргументировал. Подчеркнув, что и пророки пренебрегали практикой человеческого самопожертвования. А поскольку все религии просто ступеньки лестницы, ведущей к поискам Бога, каждый вправе искать на свой лад, при условии, что подчиняется законам морали и не творит иного зла. Минскер сравнил религии с научными теориями. Можно принять их или отвергнуть, можно поменять одну на другую, но это не означает, что отвергаешь науку. Все атеисты делали одну и ту же ошибку. Отвергая тот или иной авторитет, они думали, что отвергают Бога. Наука не перестала быть наукой, когда были отвергнуты Аристотелева физика и биология, точно так же религия останется, пусть и будут отвергнуты откровения Моисея, Будды или Иисуса.
– Без порядка, – сказал Аарон Дейхес, – религии быть не может.
– Можно и порядок изменить. Так поступают во всех казармах.
В тумане дискуссии возник голос Минны:
– Герц, вы уже видели мой портрет?
– Несколько раз.
– Пойдемте, посмотрите еще разок, а потом скажете, вправду ли живопись так греховна.
Герц Минскер нехотя встал.
– Ладно, слово хозяйки дома – закон.
В коридоре он тихонько сказал ей:
– Зачем ты так делаешь?
– Мне необходимо поцеловать тебя.
– Ты с ума сошла.
– Да, так и есть.
Минна заранее стерла с губ помаду. Прижалась ртом к губам Минскера, а он разозлился: «К чему этот риск?» Детские капризы. Он хотел поскорее вернуться в гостиную, но она стояла на своем:
– Не убегай. Не дрожи. Никто ничего не подозревает.
Немного погодя они вернулись, и Минскер сказал Дейхесу:
– В самом деле, такие картины нельзя считать грехом. В них постоянно видишь что-нибудь новое.
– И что же ты видишь? Ничего.
– Ну-ну, наш друг Дейхес в плену странного настроения, – сказал Моррис Калишер. – Но это пройдет, пройдет. Бесспорно, изучать Тору и вести себя этично – дело благое. Но коли уж ты человек современный, то искусство вообще лучше карточной игры. В конце концов, любой талант – дар небес.
– А как насчет талантов, что высекали идолов?
– В наши дни никто идолам не поклоняется. Кроме разве что нацистов.
– Служить людям все равно что служить идолам, – сказал Минскер. – Фактически это одно и то же.