Обманщик

Башевис-Зингер Исаак

«Н-да, самое время выбираться из этой мерзости», – подумал Минскер.

А вслух сказал:

– Что он выиграет, разрушив твою жизнь?

– Спроси у подонка о причинах его поступков.

– Ничего он не сделает.

– Сделает, не сделает. Как бы то ни было, у меня душа не на месте. Сказать по правде, с Моррисом тоже не жизнь. Она не трудная, нет, но пресная, унылая. Мне хотелось бы знать только одно – если я его оставлю, можно мне прийти к тебе? Если да, то на все остальное мне плевать.

– Броня пока что со мной.

– И долго ты намерен ее терпеть? Прости, что я так говорю, но она твердит, что хочет вернуться в Польшу, так почему бы не отпустить ее? В конце концов, место матери – подле детей.

– Не нам судить.

– Но люди-то судят. Почему она все взваливает на тебя? Вы странная пара.

3

Моррис Калишер весь день занимался делами. Дома его ждали к ужину, но он позвонил Минне и сказал, что поужинает в ресторане на Деланси-стрит. Если хочет, Минна может присоединиться к нему. Минна ответила, что идет на банкет в честь семидесятилетия какого-то еврейского писателя. Моррис Калишер вспомнил, что об этом что-то писали в газете.

При всем восхищении Минной и ее поэтическими талантами Моррис Калишер на поэтов вообще смотрел свысока. Считал поэзию занятием для женщин и неумех, но не для мужчин, особенно таких, кому за семьдесят. «В семьдесят надо готовиться к примирению с Господом, а не писать вирши, – думал Морис. – Чего они ждут? Прихода Ангела смерти с ножом?»

Тем не менее он не возражал, пусть Минна проведет вечер с писателями. С таких вечеров она всегда возвращалась в приподнятом настроении и рассказывала ему о множестве комплиментов, какие слышала по собственному адресу. Моррис как-то ходил с ней в кафе «Ройял» на Второй авеню. К тамошней еде он не притронулся, поскольку кухня была трефная, только пил чай. Сидел и смотрел на публику – писателей, актеров и актрис. Длинноволосый мужчина подошел к Минне, похвалил одно из ее стихотворений. Седой коротышка продал Моррису сборник стихов. Позже, в метро, Моррис попробовал читать, но не мог докопаться до смысла. А ведь Минна твердила, что этот человек – один из самых тонких поэтов.

Ладно, ничего не поделаешь. У всех свои причуды, решил Моррис Калишер. Пристрастия делают дураком каждого, но по-разному.

В ресторане на Деланси-стрит Моррис Калишер засиделся с бизнесменами до девяти. Они планировали сообща купить дом. Моррис Калишер чертил карандашом на скатерти, ел кашу с консоме, говядину, кишке, морковную запеканку и чай с кексом. Теперь им осталось только съездить в Бруклин вместе со специалистом, который проверит бойлер и водопровод. Распрощались все лишь в одиннадцать.

Моррис Калишер устал от разговоров, обильной еды и излишнего количества сигар и домой поехал на такси.

Обычно Минна встречала его на пороге, однако на сей раз, позвонив, ответа не получил. Отпер дверь своим ключом, зажег свет в передней. По дороге он купил завтрашние газеты. В подражание англоязычным еврейские газеты стали печатать утренний выпуск накануне вечером. Моррис Калишер считал все это частью американской спешки. Не могли они дождаться следующего дня. Газета писала о бомбардировках, каким немцы подвергали Англию. Пока что между Гитлером и Сталиным был мир, но надолго ли? Кровь лилась в Англии, в Греции. Евреев в Польше сгоняли в гетто. Заставляли носить повязки со звездой Давида. Избивали. Африка и Палестина находились в опасности.

– Трагедия, трагедия! – простонал Моррис Калишер.

Некоторое время он сидел на диване в гостиной, читая о бывшем коммунисте, которого Сталин отправил работать на золотых приисках Сибири. Потом прочитал о матери и троих детях, погибших во время пожара на Статен-Айленде.

– Ужас что творится! – простонал он.

Он хорошо знал, что роптать на Всевышнего нельзя, но, читая газеты, всегда расстраивался. Чем виноваты эти бедные детишки? Чем они заслужили такую смерть? А как насчет евреев в Европе? Со времен Разрушения Храма не случалось такого опустошения и жестокости.

– Душегубы! Убийцы! – вскричал Моррис Калишер. – Миллионы убийц ходят вокруг, только и ждут, как бы совершить злодеяние! Все они желают принести себя в жертву злу, ведь нацистов и большевиков в конце концов тоже убивают. Как это говорится? «Потерявши один глаз, отними оба у других». Зоар называет это жаждой кошмара.

Мысли Морриса Калишера обратились к Минскеру. Великий человек. Не просто сын пильзенского цадика, он велик по-своему. Однако отпал от благодати, предался мелочности.

«Герцу надо было стать ребе, главою суда, – размышлял Моррис Калишер, – вождем Израиля. У него есть все: знания, мудрость, понимание. Даже вера. Но все в нем как бы перевернуто с ног на голову. Зачем ему, например, эта Броня? Он ведь определенно не любит ее, так зачем было отрывать ее от мужа и детей?»

Зазвонил телефон, и Моррис Калишер поспешил в кабинет. Включил свет. Кто звонит в такую поздноту?

Он снял трубку и, переводя дух, сказал:

– Алло?

Секунду в трубке царило молчание.

Потом мужской голос произнес:

– Мистер Калишер?

– Да, я.

– Мое имя Крымский, Зигмунт Крымский. Ваша жена когда-то…

– Знаю, знаю, – перебил Моррис Калишер. – Вы в Нью-Йорке? Я думал, вы застряли в Париже.

– Почти застрял. Но, похоже, мне суждено жить. Я только что прибыл из Касабланки. Это в Африке.

– Знаю, знаю.

– Вероятно, вы уже забыли, но когда-то вы купили у меня картину.

– Я не забыл. Эта картина висит сейчас у меня в гостиной. На ней изображена Симхат-Тора^[13], евреи, идущие со Свитком в синагогу.

– Хорошо, что она по-прежнему у вас. Я потерял едва не всю свою коллекцию, но сумел спасти несколько работ – особенно близких мне и дорогих, можно сказать. Вы не поверите, мсье… то есть мистер Каллишер, но ради этих полотен я рисковал жизнью. Вы представить себе не можете, что значит бежать от Гитлера с картинами. Я бросил все: одежду, постель, памятные вещицы, но с картинами расстаться не смог. Можете считать меня сумасшедшим.

– Боже сохрани! Наш патриарх Иаков вернулся за Иордан ради малых сосудов.

– Вот как? Я когда-то тоже учился, но успел все забыть. А вы, вижу, помните Писания.

– Я иной раз почитываю книги.

– Хорошее дело. Хотелось бы мне знать такие вещи, только вот мозги у меня, кажется, уже не работают. Я – да минует вас чаша сия – человек больной, и бегство от Гитлера почти совсем меня доконало. Через что нам пришлось пройти, об этом даже и начинать не стоит. Как Минна? Мы все ж таки расстались друзьями.