Обманщик
Шрифт:
Внизу, шестнадцатью этажами ниже, катил трамвай, весь в огнях, без пантографа, без электрических проводов. Орды автомобилей мчались по улице, визжа шинами, стараясь обогнать одна другую, извиваясь и сжимаясь, точно гигантская змея.
Хотя домохозяин уверял Морриса Калишера, что квартира будет тихая и спокойная, шум голосов, моторов, шин, клаксонов и звонков добирался и сюда. Даже гул поездов подземки был слышен. Временами Моррис буквально чувствовал, как дом качается и вибрирует всеми своими восемнадцатью этажами. А с тех пор как началась война и газеты описывали массированные бомбардировки Лондона, Морриса преследовала мысль, что разрушить могут и Нью-Йорк. Он прямо воочию видел, как шатаются и падают небоскребы, заваливая обломками целые улицы. Гигантские столбы дыма и огня поднимались из куч цемента и стали, будто в Содоме и Гоморре.
Моррис старался не смотреть на Нью-Йорк. Хотя жил здесь и занимался бизнесом, он толком не знал, как выглядят улицы. На собственные дома и на те едва глядел. Сравнивал Нью-Йорк с книгой, слишком большой и тяжелой, чтобы ее читать. Вроде энциклопедии – ее можно листать, но она все равно остается загадкой.
Во всех других городах, где Моррису Калишеру доводилось жить, он всегда старался снять квартиру с балконом, но в Нью-Йорке балконов фактически не существовало, а если где-нибудь и найдется один, что увидишь с шестнадцатого этажа? Люди выглядят как муравьи, а машины – как игрушки. Воздух здесь словно смертельный яд. Порой Моррис неделями вообще не подходил к окну, однако сейчас стоял там и смотрел вниз, даже немного высунувшись наружу. Ни спать, ни читать он не мог. И вдруг подумал, что, может, лучше всего прыгнуть. Но руки крепко цеплялись за оконную раму, а колени прижимались к радиатору. Нет, пока что все не настолько скверно.
Раз она распутная прелюбодейка, он уйдет от нее. И устроит так, что и содержание платить не придется.
Уже без четверти час, а Минны все нет. Моррис Калишер прошел в спальню. На широкую кровать даже не посмотрел. Разделся, прочитал молитвы и лег.
Давно Моррис Калишер не читал вечерние молитвы с таким жаром. С закрытыми глазами произнес «Слушай, Израиль». Дойдя до слов «В руки Твои предаю дух мой», он вздохнул. Добрые друзья не советовали ему жениться на Минне. Уже тогда про нее ходили разные слухи. Но он пошел на поводу у своих страстей. Недаром в пословице говорится: как постелешь, так и поспишь. Он мог бы жениться на порядочной еврейской девушке из раввинской семьи, и она была бы верна ему, а не якшалась со всякими обманщиками.
Моррис покорился Всевышнему. И почти стыдился произносить священные слова.
– Дурной я человек, дурной, – пробормотал он. – Я оскорбил Израиль. Я грешник. Отец небесный, я заслуживаю кары – всего, что обрушится на меня.
Моррис разделся и лег в постель. Не спал, но и не бодрствовал. Спокойно лежал, точно рыба, отдыхающая ночью в своем аквариуме. Он был готов к любому наказанию, которое его ожидает.
Он задремал, и ему привиделось, будто он купил дом, расположенный наполовину в Нью-Йорке, наполовину в Варшаве. «Как такое возможно? – думал он. – Может, дом на границе? Но меж городами лежит океан…» Впрочем, это ведь только сон.
Он опять проснулся. И чуть не рассмеялся, но мигом пришел в себя. На сердце давила гнетущая тяжесть.
6
Звякнул дверной звонок, но Моррис Калишер открывать не пошел. Минна привыкла, что в те вечера, когда она ходит на банкеты или бог весть куда еще, он ждет ее, не ложится, однако на сей раз он остался в постели. И немного погодя услышал, как в замке повернулся ключ. Она включила свет в передней и в коридоре, открыла дверь, окликнула:
– Моррис, где ты? Уже спишь?
Минна потянулась к выключателю, собираясь зажечь свет в спальне, когда он не то проворчал, не то простонал:
– Не надо света!
– Дорогой, ты в постели? Что случилось? Плохо себя чувствуешь?
– Нет, все в порядке.
– Час поздний, но обычно ты всегда ждешь меня. Там ведь как начнут толкать речи, так не могут остановиться. Болтают до умопомрачения. А посреди банкета не уйдешь, это неучтиво. Я всех знаю, и все знают меня. Виновник торжества лично поблагодарил меня за то, что я пришла на его банкет. Они даже хотели, чтобы я сказала несколько слов, но я терпеть не могу речей. Все, что имею сказать, я говорю в своих стихах. А под конец юбиляр сам выступил с длиннущей речью, я думала, он вообще не закончит. Просто чудо, что меня подвезли на машине. На метро я бы до утра домой не добралась. Значит, ты лег без меня? Не похоже на тебя.
– Я устал.
– Ты слишком много работаешь. Бизнес забирает все твои силы. Я тебе тысячу раз говорила, что здоровье дороже. Я не из тех жен, которые жаждут богатства. Мне достаточно того, что есть. И перестань курить сигары. Едва войдешь в дом, сразу чувствуешь запах. Все доктора говорят, это вредно. Ты поел перед тем, как лег?
– А чем я мог подкрепиться?
– Стаканом молока, апельсиновым соком. В холодильнике много всяких вкусностей. Иные мужья сами все берут, но тебе непременно надо, чтобы на стол подала я. Сейчас что-нибудь принесу. Чего бы ты хотел?
– Ничего мне не надо.
– Что такое? Мне не нравится твой тон.
Моррис не ответил. Минна тоже молчала, в ожидании. Потом прошла в ванную, он услышал плеск воды. В передней по-прежнему горел свет. Минна не раздевалась в каком-то одном месте, снимала одежду на ходу, вещь за вещью. Утром он находил ее платье в одной комнате, корсет – в другой, туфли – в третьей. Перед тем как лечь, она любила ходить нагишом, в одних тапочках. Лежа в постели, Моррис смотрел на ее фигуру – грудь, бедра, голый живот.
Минна хлопала дверьми, открывала краны, громыхала кастрюлями и тарелками. Волосы она распустила, и они свисали до плеч. Она умылась, почистила зубы, побрызгалась духами. Судя по ее поведению, Моррис мог заключить, что она хотела подольститься, но он твердо решил не подходить к ней, пока не выяснит правду.
Ему опять вспомнились слова Крымского. Не поймешь, хочется или нет сказать Минне про звонок. Не мог он решить, говорить ли ей об этом вообще. Вероятно, она и так знает. «Чем меньше я скажу, тем лучше. Они и без того считают меня круглым дураком», – сказал он себе.
И лежал, терзаясь досадой. Знал, что сегодня ночью глаз не сомкнет.
Немного погодя на пороге появилась Минна, на сей раз в ночной рубашке.
– Почему ты на маленькой кровати? – спросила она. – Иди сюда, ко мне.
– Мне нынче как-то не по себе.
– Что случилось? – спросила она с испугом. – Я сразу заметила, что ты какой-то не такой.
– Ничего, пройдет.
– Что-то болит?
– Немного. Внутри.
– Целыми днями где-то носишься, ешь всякую дрянь, – пожурила она, словно встревоженная жена. – Я тебя предупреждала, Моррис, в Нью-Йорке нельзя питаться в первом попавшемся ресторане. Если не соблюдать осторожность, можно здорово расхвораться. У них тут мясо годами лежит. Где болит? В желудке или ниже?