Обманщик
Шрифт:
– А вдруг Бесси заявится.
– Почему ты так боишься ее? Сидишь с ней до часу ночи.
– Ночью являются духи…
Броня пыталась надеть корсет. Но никак не могла с ним сладить, и Минскер встал помочь ей. А немного погодя надел купальный халат и шлепанцы, прошел с ней на кухню. В такую рань там уже царила жара.
Броня зажгла конфорку и сказала то ли Минскеру, то ли чайнику:
– Как долго это может продолжаться?
– Что?
– Как – что? Война.
– Кто бы знал, кто бы знал.
– Уверяю тебя, Гитлер свое слово сдержит. Уничтожит всех. Даже если проиграет
Минскер опустил голову.
– Мы ничего сделать не можем. Миром правит только одно – сила.
– И все-таки, объединись против него весь мир, он бы сдался.
– Миру нет дела до преступников. Кто хочет убивать, тот убивает.
– Тогда зачем жить? Я не знала, что мир таков.
– Если б читала историю, знала бы.
– В таком случае Бога нет.
– Есть Бог, есть. Кто говорит, что Бог должен быть добрым? Он жесток. Убивает не только здесь, на Земле, но и на многих миллиардах других планет.
– И все же посылки иной раз доходят до Варшавы. Но не мои.
2
Едва Броня ушла, в передней зазвонил телефон. Бесси тоже куда-то ушла. Минскер был уверен, что звонят не ему – кто станет звонить ему в такую рань? Однако поспешил к телефону, снял трубку. И неожиданно услышал голос Морриса Калишера, хоть и звучавший немного непривычно – басовитее, резче, будто он был рассержен или переживал трагедию.
– Герц, мне надо кое-что с тобой обсудить! – сказал Моррис Калишер.
– В такую рань? Ладно, давай. Выкладывай.
– Это не телефонный разговор. Может, я зайду? Я тебя разбудил?
– Нет. Я был на кухне.
– Ладно, о’кей. Дело важное. Знаешь что? Давай где-нибудь встретимся. Вместе позавтракаем… если я вообще смогу хоть что-то проглотить. Может, кофе выпью…
– Что стряслось? Что-то с детьми?
– Нет, не с детьми.
– Бизнес?
– Тебе прямо сейчас надо знать.
– Где встретимся?
Моррис сказал Герцу адрес и велел взять такси за его счет. Герц Минскер ожил. Побрился, принял ванну и быстро оделся.
«Ну вот, опять неудачное утро!» – сказал он себе. По обыкновению, он возлагал на утро большие надежды. Вдруг напишет что-нибудь хорошее или внесет полезное исправление. Но все всегда кончалось ничем. Впрочем, в глубине души он был рад выйти из дому. А вдобавок любил ездить на такси.
Перед уходом он заглянул в гостиную и в шутку обронил:
– Auf Wiedersehen[16], духи!
Беспокоило Минскера только одно – в такую рань почту еще не принесли. Он постоянно ожидал какого-нибудь важного письма, которое изменит его жизнь. «Ладно, письмо никуда не убежит!» – утешил он себя. Надел светлый костюм и соломенную шляпу. Купил на улице свежую газету и быстро подозвал такси.
Уборочные машины уже успели хорошенько промыть улицы. Теплый ветерок задувал влагу в открытое окно такси, солнце палило.
«Н-да, природа делает свое дело, – то ли подумал, то ли проворчал Минскер. – А вдруг бы она забыла вращать Землю! Ведь уже миллиарды лет без остановки вращает планету вокруг Солнца. В этом должна быть некая цель, в конце-то концов».
Воздух
«Что, если б у меня сейчас был, к примеру, миллион долларов? – думал Минскер. – Встречу с Моррисом я бы не отменил, но не дал бы ему платить за такси. Что бы еще я сделал? Остался в Нью-Йорке или куда-нибудь уехал? Куда, например? В Калифорнию? А что я забыл в Калифорнии? Чем там лучше, нежели здесь? Я мог бы сделать только одно: сесть и спокойно работать. С другой стороны, сейчас-то кто мне мешает?»
Минскер бросил взгляд в газету. Война, война… Пока он сидел в такси, падали бомбы и умирали люди, любившие жизнь не меньше, чем он, причем люди молодые. Внезапно он ощутил ужас войны. «Как же допустили такое? Броня права – они истребят нас всех. А что сделает Бог? Заберет души на небеса? Отправит Гитлера на дыбу? Разве Он не мог устроить Вселенную как-то иначе?»
Такси остановилось перед рестораном на Бродвее. Минскер вышел и тотчас увидел у входа Морриса. Тот казался шире, старше, растрепаннее.
– Они откроют только к ланчу! – воскликнул он, кивнув на ресторан.
– Тогда пойдем куда-нибудь еще.
– Конечно.
Моррис Калишер и Герц Минскер зашли в кафетерий. Моррис заказал лишь чай с лимоном, поскольку заведение было некошерное, но Герц не делал проблемы из некошерной еды. Они сели у окна. Народу в кафетерии было мало. Герц взял половинку грейпфрута, кусок яблочного пирога и чашку кофе.
Моррис закурил сигару.
– Что стряслось? – спросил Герц.
Секунду-другую Моррис Калишер пыхтел сигарой, потом отложил ее в пепельницу.
– Герц, плохо дело! Ох, Герц, отвернувшись от Торы, евреи утратили все – свое еврейство, человечность. Мы хуже цыган. Не следовало бы так говорить, но насчет современных евреев наши враги правы. Все, что они говорят, чистая правда.
Минскер обомлел. Он никак не ожидал от Морриса Калишера подобных речей. Моррис словно высказывал его, Минскера, мысли. «Не иначе как партнеры его надули», – подумал он, а вслух сказал:
– В конечном счете это недуг времени.
– А что хорошего в недуге? Я говорю не о тебе, но о тех, кто, подобно мне, попирает религию: «Он знает Господа и готов восстать против Него».
– Чего ты требуешь от себя? Ты же как-никак ортодокс.
– Дурень я, а не ортодокс. Настоящий еврей не бреет бороду и не женится на потаскушке, которая в какой только грязи не побывала. Моя ортодоксальность гроша ломаного не стоит. К тому же я лицемер, вот кто. Зачем я пекусь о бизнесе, о домах и прочей ерунде? Зачем открываю фабрику в этаких обстоятельствах? За каким чертом мне понадобилась фабрика? Я старик, слабоумный старик. Вырастил детей, которые хуже выкрестов. Фаня – антисемитка, ненавидит евреев. Говорит такие вещи, каких впору ожидать от Геббельса, такова горькая правда. Кто знает, как она живет сейчас? Не благоприлично, это уж точно. Я постоянно боюсь, что она не выйдет за еврея, но чем лучше, что она с ними спит? Ох, горе нам и нашим детям. Мы воспитали убийц и блудниц – вот такова правда. Минна тоже блудница, кусок дерьма. Ест, утирает рот и говорит: «Я не грешила». Я распутник, изменник, враг Израиля, вот кто я!