Обманщик
Шрифт:
– Он хочет продать мне картину, а не чернить тебя.
– Свято уверял, что больше не позвонит. А раз мог нарушить такую клятву, значит, ни перед чем не остановится.
– Чем же он клялся?
– Какая тебе разница? Тем, что для него свято.
– А что для вас свято? Да ничего.
– Для вас? Я тут ни при чем. Он клялся могилой своей матери. Комплекс у него такой.
– Что еще за комплекс? Чепуха! У распутников вроде вас ничего святого нет. Что дурного он может сказать о тебе? Что ты была его женой, мне и так известно. Разве только он скажет, что ты снова ею стала.
Минна
– Что еще? Давай, лей грязь, лей! Поделом мне.
– Когда люди якшаются с лгунами, никак нельзя верить их словам.
– Ты прав, Моррис, прав. Не надо было мне с ним встречаться. Надо было повесить трубку, а потом рассказать тебе про звонок. Но не у каждого достанет сил. Раз ты выдвигаешь против меня такие обвинения, между нами все кончено. Ты и сам знаешь.
– Он был здесь, в доме? – Моррис не то спросил, не то констатировал факт.
– Что? Да, конечно, признаю. Все признаю. Бухарин тоже все признал. Когда судья спросил, что он делал те три дня, когда находился в Японии, он ответил: «Все время шпионил против Советского Союза».
Глава пятая
1
Герц Минскер ночью глаз не сомкнул. Ночь выдалась «из этаких», как он говорил. Во время сеанса мнимая Фрида поцеловала его в губы. Очевидно, девице наскучило изображать дух. Она поцеловала его и ущипнула.
До тех пор Минскер вовсе не желал этой женщины, но ее поцелуй взбудоражил его. Соблазн будто прилип к его губам вместе со вкусом ее слюны. И он потом то и дело облизывал губы. Пил чай, откусывал печенье, но вкус поцелуя не исчезал.
«Ну вот, начинается», – думал Минскер. Он опасался затевать новый роман и тем не менее горячо о нем мечтал. Несмотря на все сложности, в Нью-Йорке он, как никогда, страдал от скуки. К примеру, читал вроде бы любопытную книгу, но скука не давала сосредоточиться. Интерес к Минне пока что не угас, хотя она уже начала ему надоедать. А Броня наводила такую тоску, которая буквально терзала его физически. Кроме своей трагедии, предложить ей было нечего. Каждый вечер она твердила совершенно одно и то же, причем таким тоном, будто сообщала что-то новое.
Улицы Нью-Йорка и те казались Минскеру более однообразными, нежели в других городах. Люди, дома, одежда – им недоставало той капельки индивидуальности, что необходима всему и вся. Минскер считал, что эта страна страдает от духовной скудости, которая постепенно завладевает миром. Даже деревья здесь какие-то безликие, а погода напрочь лишена индивидуальности.
Хотя Минскер имел на сей счет целый ряд рациональных объяснений, он понимал, что феномен в целом являет собой загадку и каким-то образом связан с духовностью. У этой страны отнято обаяние, которое делает жизнь сносной, невзирая на лишения, или по какой-то иной метафизической причине. Америка – страна без иллюзий. Сам Минскер утратил здесь все надежды, все мечты. Начал подсчитывать свои годы, прикидывать, сколько ему еще осталось до шестидесяти. Он ведь и впрямь на пороге старости.
Америка не могла отобрать у него только одно – потребность в женщинах, которая сродни привычке к наркотикам. Он по-прежнему разглядывал
Лукавый поцелуй девицы, помогавшей Бесси играть ее дурацкую роль, взволновал его. Он знал, что надо делать, – на следующем сеансе он сунет ей в ладонь записочку, попросит адрес или телефон. А дальше пусть решает сама.
«Ну-ну, взвали на себя еще одну обузу, – думал Минскер. – Кто знает? Может, ей известны приемы или выверты, с какими ты пока не сталкивался. Может, услышишь слова, каких пока не слыхал. В конце концов, она не американка, а полька, плоть от плоти той страны…»
Минскер хотел спать, но глаза не закрывались. Мозг работал быстро и до странности бодро. Мысленно он беседовал с живыми и мертвыми, с женщинами, о которых не знал, живы они или уже на том свете. Он до сих пор – с самого детства – грезил наяву о всевозможных добрых судьбах, магических силах, волшебстве и открытиях. Снова и снова воображал победы над Гитлером и Муссолини. Сжигал лучами их армии. Вытаскивал из морей их военные корабли и для смеху выставлял их в Лейк-Джордже и Лейк-Плэсиде. Летел в аэроплане собственной конструкции на Луну и другие планеты, открывал там цивилизации, пищу и лекарства, продлевающие жизнь на миллионы лет.
Минскер стыдился таких фантазий. Они смахивали на духовную мастурбацию. Но лежа в постели и не в силах заснуть, он не мог толком контролировать свои мысли. Мозг работал как машина. Он буквально слышал, как клетки трутся друг о друга.
Заснул Минскер на рассвете. Проснулся усталый, в теле слабость, в желудке тяжесть. На часах всего-навсего без четверти семь. Спустя несколько минут зазвенел Бронин будильник. Броня проснулась, протянула руку, чтобы унять звонок. Минскер тоже протянул руку, и на миг их пальцы сплелись, пока Броня не выключила будильник. Она встала – полуобнаженная красавица, которая больше на него не действовала. На ее счет Минскер уже не питал иллюзий.
– Который час? Я всегда ставлю будильник на шесть тридцать, но он всегда звонит в семь. Надо поскорее принять ванну.
Она обращалась и к нему, и к себе. Слова ее не требовали ответа.
Минскер сел в постели.
«Ну, чем займемся сегодня?» – спросил он себя. Ему не хотелось ни есть, ни читать, ни править свои рукописи, которые вообще не поддавались правке. Да и зачем их править? Для кого? В самом деле, вставать нет смысла. Утром даже поцелуй вчерашней девицы не имел значения. Она просто пошутила. Может, хотела спровоцировать его, чтобы он написал записку. Ведь такие люди способны и на этот… как его… шантаж?
Минскера не клонило ко сну, когда он опять положил голову на подушку. Броня вышла из ванной.
– Хозяйка неряха… ванная сущий свинарник.
– Ничего не поделаешь.
– Ты не мог бы сегодня купить три четверти фунта мясного фарша? И немного овощей.
– Каких овощей? Говори конкретно!
– Шпинат, салат, что подвернется.
– Здесь, в Нью-Йорке, можно купить что угодно.
– Мне не до твоих сарказмов. Позавтракаешь со мной?
– Я не голоден.
– Я все время одна. Пойдем, выпьешь чаю.