Обманщик
Шрифт:
И Моррис Калишер не то кашлянул, не то хрюкнул.
Герц побледнел.
– Почему ты так говоришь о Минне? – спросил он дрожащим голосом.
– Ее бывший муж здесь… как его, этого афериста… Крымский? Она опять с ним! Спит с ним! Их обоих должно растоптать, будь стерто его имя!
– Откуда ты знаешь? Откуда? Зачем ей затевать роман с бывшим мужем?
– А почему нет? «Что сын может сделать, дабы избежать греха?» Что удержит обоих? Раз нет Бога и нет законов – все дозволено. Они рассуждают о фашизме, о гитлеризме. А фактически сами тоже сплошь нацисты, нынешние евреи. Когда отворачиваешься от Бога, ты нацист,
Моррис Калишер схватил солонку и так ударил ею по столу, что народ в кафетерии испуганно обернулся.
– Что ты творишь? У тебя есть веские доказательства или это лишь подозрения?
– Есть у меня доказательства. Я не просто языком болтаю.
– Какие же у тебя доказательства?
3
– Сейчас расскажу, сейчас, дай только дух перевести, – сказал Моррис Калишер. – Я всю ночь не спал. Что я пережил нынешней ночью, даже говорить не стану. То, что со мной не случилось сердечного приступа, означает, что я крепче железа. Возможно, для тебя это пустяк, но для меня – подлинная катастрофа. Я к этому не привык. Я по-прежнему верю, что жена должна быть преданной мужу.
– Откуда тебе известно, что она спит с ним? – хриплым голосом спросил Минскер. Внутри у него все переворачивалось, в горле пересохло. Странным образом его тоже обуревали негодование и стыд. Если это правда, то Минскер тоже обманут. Эта возможность напугала его. Стало быть, она могла все рассказать Моррису. «Вот, значит, какова она! – размышлял он. – Моррис прав… мы нацисты… обрезанные нацисты… нет на свете второго такого мерзавца, как я».
Он сидел хмурый, пристыженный, потрясенный собственной аморальностью. Накатила тошнота, и он достал из кармана носовой платок.
Моррис уставился на него во все глаза. На секунду в них всплеснулся смех.
– Откуда у тебя такой платок? – спросил он.
Минскер обомлел:
– Что?
– Он не американский.
– В Париже купил. А что? Тебе не нравится?
И Минскер скривился, как бы говоря: у тебя что, других забот нет?
– Он у тебя один такой? – спросил Моррис.
– Была целая дюжина, но несколько штук я потерял. Если тебе нравится, могу подарить. Тебе по душе красная каемка?
– Да, красная каемка.
– Ну… так какие же у тебя доказательства против нее? – спросил Минскер.
Моррис Калишер не ответил. Сидел молча, словно подозрения и гнев вдруг оставили его. Он смотрел не прямо на Герца, а как бы сквозь него, на скверный мураль, изображающий фрукты, лошадей и повозки, – обычная безвкусная мазня, какой украшают стены дешевых ресторанов и кафетериев. Казалось, Моррис Калишер внезапно погрузился в размышления, не имеющие ни малейшего касательства к проблеме, которая свела их вместе.
Минскер в ожидании с любопытством смотрел на него. Обычно он понимал любое выражение Моррисова
Моррис взял сигару, стряхнул пепел, поднес ее к губам, но вдруг словно бы передумал и опять положил в пепельницу. Схватил стакан с чаем, однако ж пить не стал, просто согрел руку.
Минскера тошнило, как всегда, когда он нервничал. Похоже, Минна обманывала по всем фронтам.
– Все мужчины – лжецы.
– И что?
Моррис совсем повесил голову.
– Ты так и не сказал мне, какие у тебя доказательства, – заметил Минскер.
– Не все ли равно? В данный момент у меня нет ничего – ни друга, ни жены, ни детей… все вдруг пошло прахом. Прости, что вытащил тебя из дому, Герц. Хотел поговорить с тобой, но теперь не вижу смысла. Пей свой кофе.
– Ты мне больше не доверяешь? – сказал Минскер и тотчас устыдился своих слов.
– Доверяю. Кому мне тогда доверять? В конце концов, ты мой друг, мой приятель. Если б я не мог доверять тебе, то кому мог бы доверять? Но порой необходимо молчать. «Всему свое время, время говорить, и время молчать».
– Как хочешь. Я думал, что сумею тебе помочь.
– Нет, не сумеешь. Как ты мне поможешь, если не можешь помочь себе самому? Мне сейчас нужен кто-то вроде твоего отца, да почиет он с миром. Ты его сын, это правда, но ты не он… отнюдь не он…
– Ничего нового ты не сказал.
– Не обижайся, Герц, но сейчас я попрощаюсь. Дам тебе денег, заплатишь по чеку.
– У меня есть деньги.
– Сколько у тебя есть? Нет, нету у тебя денег, нету. Ты слишком много времени тратишь на женщин, а на этом денег не заработаешь. Зачем тебе столько женщин? Всему должен быть предел.
И Моррис Калишер усмехнулся, совершенно необычным для него образом – полунасмешливо, полуотечески.
Минскер почуял в тоне Морриса Калишера презрение. Но как это возможно? Всего минутой раньше он говорил совершенно иначе. И мгновенно переменился. «Загадка, загадка!» – сказал себе Минскер. Меж ними словно вдруг захлопнулась дверь. Они сидели рядом, но как бы разделенные стеной.
Моррис достал бумажник.
– Несколько долларов тебе, поди, пригодятся?
– Нет, Моррис, спасибо.
– Бери, бери! Пока даю. Не то опоздаешь. Есть такая поговорка: дают – бери.
«Он чертовски зол на меня», – решил Минскер. Никогда раньше он не слышал, чтобы Моррис говорил вот так.
– Нет, Моррис, деньги мне не нужны.
– Может быть, но все равно пригодятся. Женщины вряд ли тебе платят. Или, может, платят?
Минскер покачал головой:
– Отчего ты вымещаешь на мне свою злость? Мне тоже не очень-то весело.
– Ты-то здесь при чем? Она моя жена, а не твоя. И наставила мне рога, как говорят умники.
– Если она грешница, ты никакой не рогоносец.
– По твоим меркам, как раз рогоносец. Тот, кто творит зло, всегда прав, а жертва – дура.
– Это не мои мерки, Моррис.
– Я не имею в виду лично твои. Они и мои тоже. Мы с тобой в одной категории, пусть даже я тут малость отстал. Я просто дурак. Хотел быть таким, как ты, но не смог. У тебя голова куда лучше, и женщинам ты нравишься. А я никому не нравлюсь. Но почему, собственно говоря? Я вправду такой урод? Или, может, у меня пахнет изо рта? Скажи мне правду.