Обнаженная. История Эмманюэль
Шрифт:
Через несколько дней я бросила свою машину на Сансет-бульваре: у нее в который раз заглох мотор. Разбирать его утомительно, я не разбираюсь в технике. Я напеваю, торможу, меняю передачи. Но ничего не могу поделать с этой своенравной машиной. Оставляю ключи знакомому коммерсанту.
— Пусть кто-нибудь покатается, а я вернусь пешком!
Бен знает весь Голливуд. Нас начинают приглашать повсюду. В Калифорнии одеваются — кто как хочет. Не скажу, что ожидала увидеть здесь звезд в элегантных платьях, но и не думала, что они все носят джинсы и легкие хлопчатобумажные кофточки с глубоким вырезом, а их кожа слегка поджарена непрестанно палящим солнцем. Я без декольте, без джинсов, наоборот — чем больше пуговиц, наглухо застегнутых, тем мне лучше. Одетая с головы до ног в «Шанель», я тут вроде инопланетянки,
Знаменитый актер, пригласивший нас сюда, разумеется, очень удивлен моей амуницией из мира высокой моды.
— А что, твой дружок ждал, что я приду голой?! — шепчу я на ухо Бену, которого позабавила реакция приятеля на мой наряд.
— Конечно, дорогая, он хотел увидеть лучшее в Сильвии Кристель!
— Дурень!
Вечер начинается превосходно.
Я развлекаюсь. Брожу, разглядывая всех с большим любопытством.
Уоррен Битти в черном — великолепен. Он вращает глазами, быстро осматривая охотничьи угодья. Видимо, я тоже возможная добыча. Улыбаюсь ему, Бен тянет меня за руку, хищники вокруг нас уже посапывают.
Я восхищена этой потрясающей певицей-актрисой с магнетическим обаянием, звонким и мелодичным смехом, длинными светло-льняными локонами, развевающимися на морском ветру, налетающем с холмов. Дом чудесный, из всех окон открывается потрясающий вид. Голубой океан изборожден тонкими белыми полосками, слегка покачивается бескрайний морской горизонт, и черный, уходящий в бесконечность город попыхивает мигающими огоньками — темное чудовище, мерцающее призывно и обманчиво.
— Ты не купаешься? — спрашивает меня хозяин, показывая пальцем на гигантский освещенный бассейн, в котором уже плескаются несколько юных звездочек, в разной степени оголенных: они хихикают и призывают помочь им избавиться от тесных купальников. Какие-то мужчины прыгают к ним, полностью одетые.
— Нет, спасибо, здесь холодновато…
Я не знаю, что ответить.
Жара на этой летней вечеринке, должно быть, градусов тридцать, мой костюм от «Шанель» застегнут до самого подбородка, но я сказала правду, мне действительно холодновато — то ли от постоянного ветра, то ли от одиночества.
Бен куда-то делся, я иду его искать и попадаю на виллу с множеством флигельков — лабиринт комнат, в которые я тихонько заглядываю с бокалом в руке. Одни двери распахнуты, другие заперты. Приоткрываю их, как будто я в отеле. Увидеть там можно разное: тут развалился и заснул мужчина с голым торсом, там еще двое нюхают наркотики. А вот юная сирена, только-только выскочившая на сушу и совсем голая. Знакомая сценка: ее трахают в кругу радостно хрюкающей маленькой компании, я закрываю дверь. Иду дальше. Прославленный рок-певец делает укол себе в руку, сидя на полу. Он поднимает голову, чтобы посмотреть на меня, его немного трясет, длинные волосы слиплись от пота и падают на закатывающиеся глаза, видок что надо, я оставляю его. Бена нигде нет. Я возвращаюсь к бассейну, выпиваю еще много бокалов, Уоррен Битти вежливо представляется и восхищается моей истинно европейской элегантностью, я благодарю его и иду дальше. Залпом выпиваю холодное шампанское, я ничего больше не хочу, только шампанского. Вдыхаю освежающий ночной воздух и мурлычу про себя песенку, которая приводит меня в восторг, едва я ее слышу, — современная, чувственная, ритмичная музыка, окатывающая толпу гостей радостной волной. Донна Саммер поет: «Baby, I want you now… now… come into my arms…» Песня называется Could It Be Magic и действует на меня, как электрошок: я начинаю пританцовывать. «Baby, I want you now… now…» У Донны Саммер хриплый, умоляющий голос, она полна огня, любовного трепета, женского желания, наслаждения, которое растет подобно крещендо. Это гимн современной любви, лучшая композиция 70-х. Я танцую, мечтаю: «Baby, I want you now… now! Come into my arms, let me know the wonder above you…»
В машине мы с Беном ругаемся. Мы оба обижены: не смогли друг друга найти. Но я-то все время была здесь. Приехав домой, я выпиваю большой стакан коньяку и доедаю оставшиеся на журнальном столике шоколадные батончики. Слушаю музыку диско. Бен идет спать. Через несколько часов я рухну без сил в гостиной. Меня разбудит сестра.
Вечеринок много, все они одинаковые, я нюхаю кокаин, блуждаю в шелковых костюмах от «Шанель», пью и падаю.
— Сильвия, я хочу жить в Голландии. Мы с Артуром возвращаемся, — говорит Марианна.
Она
— Ты права, уезжайте с Артуром…
Не помню, чтобы меня это опечалило. Скорее я была довольна, испытала облегчение, ведь мой сын уехал от этой жизни в постоянном мороке. Я вернусь, я постараюсь приехать как можно скорее.
Мы собираемся на вечеринку, нас пригласила в Малибу еще одна знаменитость. Я вызываю гримершу и парикмахера. Хочу быть красивой. Бен протестует, говорит, что это слишком, что я не в себе, ведь в Калифорнии так одеваются только для получения «Оскара». Мне плевать, я европейская звезда, я родом с изысканного континента, я не такая, как они, и хочу, чтобы они это знали!
Чтобы выглядеть красивой, я провожу у зеркала несколько часов. На мне прелестный, идеально покрытый лаком шиньон. На веках серебристые тени, губы накрашены красной помадой, я в новом шелковом платье кремового цвета. Я себе нравлюсь, улыбаюсь своему отражению, радуюсь тому, что больше тут никто так не выглядит. Шампанского! Ставлю в гостиной ведро со льдом, кладу туда пузатенькую бутыль и усаживаюсь, держа в руке зеркальце, чтобы навести последний лоск. В комнату входит Бен, осматривает меня с неприязнью, ведь я делаю что хочу, он high (под воздействием наркотиков) и возбужден. Схватив ведро с шампанским, он обрушивает его мне на голову. Мы в ярости схватываемся. Ему так же противно, как и мне. Я сильнее и к тому же в истерике, откуда только силы взялись, он защищается, кричит «прости», хохочет, рычит оттого, что я делаю ему больно, я продолжаю, он колотит меня, я кидаюсь в него чем попало. Вот меткий бросок, он скрючился и убежал. Я рыдаю протяжными, тяжелыми всхлипами. Я измотана, ложусь в одежде на кровать. Вся моя косметика остается на простынях. Краски смешались — черная, розовая, серо-голубая, бриллиантовый блеск, похоже на следы маленькой бойни, еще не высохшая абстракционистская мазня. Сперва тщательно все это вытираю, потом любуюсь своей кинозвездной рожей будто с переводной картинки, бесформенной разноцветной кучей, как на детском рисунке. Ложусь спать.
Я улетаю в Европу повидать сына. Мне стоит огромных усилий не пить, быть clean, сдержанной, представительной.
Выгляжу я нормально. Алкоголь не повредил моей внешности. Это генетическое. На мою семью спиртное не влияет. Кожа осталась нежной, бело-розовой, вокруг глаз — ни синевы, ни водяных мешков, ни глубоких морщин или отметинок от разорвавшихся сосудиков.
В самолете я не пью ни капли, это рефлекс матери. Я еду к сыну. Он знает, что я тружусь, зарабатывая на жизнь. Я говорю с ним много раз в неделю, хотя мать считает, что ежедневные звонки ему вредны. Уже три месяца я не видела Артура. Сейчас он уже большой малыш. Самый красивый, самый нежный, очень послушный. В поезде Амстердам — Утрехт мне в голову лезут странные мысли. У сына еще не окончательно сформировался мозг. А если он стер меня из памяти? Если решил забыть свою мать, как забыла мать Марианна? А вдруг я приду обнять его, наклонюсь, выронив пакеты с привезенными подарками, а он скажет, что не знает меня, что моя мать и есть его настоящая мама и что так ему лучше, ибо та мать, которая предпочла семье работу, ему не нужна. Дыхание перехватывает, я озираюсь по сторонам, где-то здесь должен быть бар. Немного коньяку — и вся эта дурь выветрится. Сын поймет меня, простит меня.
— Коньяк, пожалуйста… двойной…
Мой голос звучит еле слышно.
— Сию минуту.
Бармен пристально вглядывается мне в лицо. Он узнал меня под нелепыми темными очками, как ни старалась я отвернуться, как ни показывала всем своим видом, что я не в себе и хочу побыть одна. Бармен прошел через весь бар, чтобы получше меня разглядеть. Снимаю очки и смотрю ему в глаза. В моих глазах слезы, губы дрожат, я смотрю на него, не отводя взгляда. И мысленно спрашиваю: «Что ты хотел увидеть? Звезду в отчаянии? Звезду пьяненькую? Так смотри же, вот я, перед тобою. Смотри вволю. Дай салфетку, я распишусь на ней, только без твоего имени, имени твоей супруги и дежурной фразы, ибо сегодня мне страшно, я хочу выпить. Так налей, наконец, дай платок и иди прочь».