Обо всем по порядку. Репортаж о репортаже

Филатов Лев Иванович

Если до сих пор фамилии Трусевича, Идзковского, Акимова, Хомича, Никанорова, Маргания, Леонтьева, Зубрицкого, Иванова, Макарова окружены нимбом по­чтительности, то это потому, что в каждом матче они совершали подвиги, кидались в ноги, отбивали удары в упор, ныряли в свалку — словом, показывали себя невероятными храбрецами.

В Льве Яшине сошлось решительно все, чтобы вылепить образ всем миром признанного вратаря. Все — это преданность делу, бесстрашие, неуязвимость перед славословием, готовность признать, что сплохо­вал, неприятие бесчестности в любом виде, уважение к противникам, привычка к тренировочному труду, высокий рост, длинные руки, чуткость тела к ответу на пущенный в его сторону мяч, называемая реакцией, и даже то, наконец, что, будучи рожден для вратар­ского занятия,

дорожил этим и ни на что другое не отвлекался.

И тем не менее, думаю, лепка его образа оттого удалась в полной мере, что он поднялся в то время, когда вратарям, а значит и ему, много били. Он вырос на том, что отразить десяток «мертвых» мячей за матч — не доблесть, а норма. Он никогда не кидался с упреками на своих товарищей-защитников, и, если гол забивали, его длинная фигура выражала смущение и досаду, виноватым он считал себя одного.

Что же изменилось? Сокращение числа форвардов до двух было бы формальной версией, и кроме них есть готовые стрельнуть по воротам: игроки середины поля и даже защитники. Совершенно иной сделалась тактика обороны. У хорошо организованной, мобиль­ной команды, едва противник перехватит мяч, в обо­рону включаются все десять полевых игроков. Если безучастен один — уже изъян. И перед воротами воз­никает движущаяся, живая стена. И на глаз видно, как часто удары по воротам принимают на себя защища­ющиеся, и мяч отлетает далеко в сторону без вмеша­тельства вратарей. Форвард уже не знает, сколько их ему надо обвести, чтобы вырваться и ударить, прошел одного, второго — нет, тут как тут третий. Такая те­перь раскидывается по-шахматному продуманная, час­тая заградительная сеть.

Нынешние вратари, если вдруг в обороне мелькнет просвет, пусть угроза кончилась ничем, горячо отчиты­вают партнеров за этот просвет. Они — разгадчики, им мало быть заряженными реакцией на удар, в них це­нится реакция на игровые метущиеся перемены. Рискну заметить, что по умению угадывать ситуацию и раз­ряжать ее аккуратным, быстреньким, чистеньким вы­ходом на перехват мяча, по умению отдавать рас­поряжения партнерам-защитникам лучшие из нынеш­них вратарей превосходят своих предшественников.

Но игра остается игрой, рвутся самые крепкие сети, увлекшихся наступлением ловят на контратаках, фор­варды наносят по-прежнему «мертвые» удары, хоть и реже, чем во времена Г. Федотова, А. Пономарева и Н. Симоняна. Есть и сейчас среди них звезды, кого издавна называют «грозой вратарей»: О. Блохин, Р. Шенгелия, О. Протасов, О. Беланов, С. Родионов... Работы в прямоугольнике ворот хватает, несмотря на то что многое в этой работе стало выглядеть иначе.

Ринат Дасаев и воплотил в себе, выразил то, как игра вратаря ответила на новые веяния в футболе. Он вратарь современный, эры тотального футбола с его комбинационными перестроениями, с участием боль­шого числа игроков и в наступлении и в обороне, когда любая угроза стала замаскированной и надо ее пред­видеть, разгадать, быть готовым к любому обороту событий. И если так представлять его обязанности, то тонкая фигура и тонкое лицо оказываются как нельзя кстати.

Вполне возможно, что кто-то не согласится со мной, я не настаиваю, пусть это будут вольные вари­ации на вратарскую тему.

Если во вратарях мы видели хозяев прямоуголь­ника ворот, то центральные защитники были хозя­евами другого прямоугольника — штрафной площади. Они редко его покидали, разве что с отчаяния, чтобы поднять в атаку команду. Им полагалось сторожить центрфорварда противника—игрока самого опасного. Да и на них держался весь редут, они обязаны были поспевать всюду, где тонко. Говоря современным язы­ком, они совмещали обязанности переднего и заднего центральных защитников, стоппера и «чистильщика». Трудно представить, как они управлялись. Но управ­лялись, и наградой им была любовь трибун. И капита­нами их часто выбирали. И хоть знали мы, что фут­бол — для храбрых, центральные защитники выгляде­ли воплощением храбрости. Не рассуждали мы тогда, каковы они в отборе мяча, в прыжках на высокие передачи, в выборе позиции, в подстраховке — все это было скрытыми подробностями, секретами ремесла. Мы видели, как они принимают на себя атакующие валы и рассекают их, как добираются до мяча, чего бы это ни стоило, как встают под страшные удары. И там, где они, реял над несдающейся баррикадой клубный флажок!

Все они, люди последнего рубежа, крайних мер, к которым больше, чем к кому-либо, подходил де­виз — «Один за всех!», рисовались нам людьми, ис­сушенными заботой, с впалыми щеками, горящими глазами, подвижниками, которым хоть костром грози, а они не дрогнут.

Михаил Семичастный, динамовец, некогда удачли­вый правый крайний нападения, сделался знаменито­стью, став центром защиты. Худой, костистый, резкий, с профилем тевтонского рыцаря.

Иван Кочетков, армеец, приземистый, растороп­ный. с задорным смоляным чубчиком, лицо скуластое, глаза красивые, разбойничьи, беспощадные.

Василий Соколов, спартаковец, высокий, тощий, казавшийся отцом, дядькой своим товарищам, начина­вший, и хорошо, в тридцатые годы крайним защитни­ком, в послевоенные годы выглядел последним из могикан, тянувшим за собой спартаковское племя, не давая ему сгинуть. Доиграл до 39 лет, а в следующий год после ухода с арены, в 1952-м, в должности трене­ра сразу стал чемпионом.

Августин Гомес, торпедовец, выросший у нас из спасенной испанской детворы. Имел фигуру крепы­ша, округлую и мягкую, и играл мягко, чисто, точ­но. Его круглая, рано начавшая лысеть голова всег­да была заметна, хоть и невысок он был, легко пры­гал, брал расчетом, умом, сноровкой, был точь-в- точь, как те баски, которые приезжали в тридцать седьмом.

О центрфорвардах тех лет — Бескове, Федотове, Боброве, Пономареве, Пайчадзе, Симоняне, Соловье­ве — я писал в книжке «Форварды». Она вышла не так давно, в 1985 году и, возможно, попадалась читате­лю — любителю футбола.

Сейчас не угадаешь, кто в матче забьет гол.

А тогда, увидев на поле знакомую «девятку», мы проникались уверенностью, что гол будет обязатель­но. Нет, мы не были простачками, знали цену всем форвардам; в каждой команде было по пять, да в дуб­лирующем составе столько же. Скажем, в чемпионате 1949 года участвовало 18 клубов и форвардов, выхо­дит, сто восемьдесят. И все они состояли на болельщицком учете. Сейчас ориентироваться проще: в вы­сшей лиге состоят в форвардах, включая резервных, хорошо если человек шестьдесят. Втрое меньше. Зато не перечесть игроков середины поля — людей загадоч­ных, которые вдруг пробьются, выскочат и пошлют мяч в сетку. Правда, и невозможно предвидеть, когда это произойдет.

Тогдашние «девятки» забивали регулярно. Игра строилась таким образом, что «девятку» партнеры всегда имели в виду как козырную карту. И подбира­лись центрфорварды с большим разбором. Их искали, переманивали, считалось, что без хорошего центрфор­варда команда мертва. С них не сводили глаз трибуны, и если команда оплошает, забьет меньше, чем против­ник, первый, кого брали в оборот, был центрфорвард.

В наше время выдвинулся Олег Протасов. Вот он — родня, прямой потомок тех центрфорвардов. Он кру­жит около штрафной площади: то ли ждет передачи на рывок, то ли сторожит заминку чужого защитника, то ли сам затевает короткую остроугольную комбина­цию, то ли прыгает, чтобы достать мяч, летящий вдоль ворот. И бьет без колебаний, жадно, удар пол­новесный, как и полагается игроку, от которого ждут попадания.

«Тройка», «девятка», «туз», «хребет» команды — так вырисовывалась магическая формула игры сороко­вых годов. Три эти роли требовали игроков выда­ющихся, общепризнанных героев. И у нас, ездивших на футбол, постоянно перед глазами были личности, мы переживали за них, восхищались ими, жили в пред­вкушении встречи. И узнать, что матч пропускают, скажем, Бесков, Кочетков, Акимов, Пономарев, Симонян, Гомес, было сильным разочарованием.

Я пытаюсь передать, каким казался футбол сороко­вых годов с динамовского «востока». У меня нет ни желания, ни причин выставить его в противовес фут­болу нынешнему. Тем более мне было бы некорректно этим заняться, что свою, если угодно сознательную, жизнь в футболе, репортером, я начал позже. Для меня старинный футбол — прошлое, цветные картинки, обра­зы, впечатления, которые я берегу в памяти. И, пожа­луй, верно будет сказать, что берегу поодаль, отдельно от того футбола, о котором позже стал писать.