Оборотни Митрофаньевского погоста
Шрифт:
Но ни в одном из гостей он не разглядел ничего демонического. Парижанин был уже не юн, под глазами виднелись мешки и сетка морщин, говорил он на хорошем французском, был вежлив и галантен. Ничего похожего на упыря не проступало и в Германе Грейге, брюнете с томными маслеными глазами. За столом он рассказывал забавные истории и смешил девиц, сидел рядом с девицей Лизаветой Любомирской и смотрел на неё чуть влажными глазами. Сидевший рядом Александр Критский сам ничего не говорил, был тих и очень спокоен. Бартенева удивило, что сам Критский почти не поднимал глаз от тарелки, на вопросы же отвечал негромко и любезно, но в разговор не вступал, слушая графа Протасова-Бахметьева, рассказывавшего о разных парижских диковинках.
Аристарх Сабуров, красавец-брюнет с зелеными глазами, сидел рядом с князем Любомирским, который беседовал с ним о спиритизме. Собеседник князя, собственно, не участвовал в разговоре, а просто кивал время от времени, и только однажды задал князю вопрос о месмеризме, а на вопрос Корвин-Коссаковского о паломничестве в Оптину Пустынь коротко рассказал о старце Амвросии и о том, что удостоился беседы архимандрита Исаакия.
Герман Грейг сидел между девицами Черевиными, Даниил Энгельгардт - рядом с Ниной, Макс же Мещерский - справа от Лидии Черевиной и слева от Анастасии Любомирской. В них, на взгляд Бартенева, тоже не было ничего странного - ни голосом, ни манерами, ни внешностью они на упырей не походили. Он оглянулся в бок - на Всеволода Ратиева. Тот, с копной вьющихся волос и бледным лицом, со шрамом на щеке, тоже был абсолютно обыкновенен, он мало ел, но много пил, однако, выпитое, казалось, не бодрило его, а чуть усыпляло.
При этом девицы Черевины смотрели в основном на красавца Сабурова, Лидия даже спросила его о том, кто такой старец Амвросий, хоть раньше духовные вопросы ее никогда не занимали. Но теперь она внимательно выслушала ответ и снова спросила, правда ли, что там есть провидцы?
Аристарх Сабуров вежливо кивнул.
Тут Протасов-Бахметьев неожиданно обратился к Корвин-Коссаковскому. Дело в том, что как раз накануне газеты сообщили о раскрытии сильно нашумевшего преступления - убийства, которое произвело в Петербурге сенсацию: убийцами оказались люди из общества, коих на убийство толкают обычно лишь ревность или оскорбленная честь. Здесь же убийцы прельстились парой серег...
Корвин-Коссаковский неохотно рассказал эту историю, которую знал со слов следователя Ивана Путилина. Убитую с глубокой раной на затылке обнаружили в ее квартире. Лицо было в кровоподтеках, нос сломан, несколько зубов выбито. Тут же валялись никелированный топорик и стальной прут с увесистым свинцовым шариком на конце. Туалет, шкаф, комод - все было перерыто. Среди разбросанного белья полицейские обнаружили коробочку серег с крупными, каратов по восемь, бриллиантами. Прислуга показала, что барин все больше разъезжал по службе, у покойной бывали гости. Дня за четыре до смерти барыня вернулась домой с подругой и двумя молодыми людьми. Гостей прислуга видела впервые, а подругу знала: француженка она, проживает на Офицерской. Один из молодых людей на следующий день приходил снова, но, не застав госпожу, оставил карточку. "Павел Жирар, почетный гражданин города Цюриха"... Расследовавший дело велел найти на Офицерской подругу покойной, поведавшую, что неделю тому назад в "Вене" они познакомились с двумя элегантными молодыми людьми. На следующий день они, как старые знакомые, после завтрака отправились на скетинг-ринк, а потом, по приглашению подруги, к ней пить чай.... Путилин вспомнил, что рядом с рестораном на Гоголевской есть магазин металлических изделий - "Пек и Прейсфренд". В магазине Пека топорик был опознан, и приказчик, его продавший, запомнил шикарно одетого молодого человека, ведь клиентами там были, в основном, женщины, рабочие и пожилые хозяйственники. Но кто он? Не подлежало сомнению, что оставленная карточка не была карточкой убийцы. Запросили швейцарское консульство о Павле Жираре. Под этим именем значился владелец часового магазина на Невском "Павел Буре". Он оказался пожилым человеком, с готовностью сообщил имена тех, кому давал карточки, в списке значилась и фамилия одного из крупных сановников Министерства иностранных дел. Тот не нашел карточки, но вспомнил, что к нему заходил сослуживец, тайный советник Долматов с сыном.
Полицейские раздобыли фото младшего Долматова. Подруга убитой тотчас же признала в ней одного из "элегантных знакомых", прислуга ответила: "Они-с!", а приказчик от Пека сказал с уверенностью: "Они самые-с!"
Преступники были арестованы. Долматов был откровенен: "Деньги нужны были до зарезу - мы и зарезали..."
– -А как он сообразили про "Пек и Прейсфренд"?
– поинтересовался Протасов-Бахметьев.
Арсений Вениаминович пожал плечами.
– -Сопоставил посещения молодыми людьми этой забегаловки "Вены", новенький вид топорика и явную глупость убийц, разумеется, - усмехнулся он.
Его прервали.
– -А почему глупость-то?
– недоуменно спросил Грейг. Он тоже внимательно прочёл газеты.
Корвин-Коссаковский смерил его нечитаемым взглядом и высокомерно усмехнулся. Впрочем, может, высокомерия и не было, но в глазах Арсения Вениаминовича всем померещилась что-то надменное. Но он спокойно растолковал, что глупо убивать жертву, если тебя с ней видели. Еще глупее приобретать орудие убийства там, где вас могли запомнить, но если преступникам не хватило ума держаться на расстоянии от жертвы, где уж им было об осторожности с орудием убийства подумать.
– -Вас послушать, господин Корвин-Коссаковский, - кокетливо проговорила Елизавета Любомирская, не спускавшая глаз с Александра Критского, - так раскрытие преступлений - пустяк. Между тем, все говорят об изощренности преступного мышления.
Корвин-Коссаковский усмехнулся.
– -Вздор говорят. Я встречал среди преступников хитрых и изворотливых людей, но умных - никогда. Преступники - это бедные любовью люди с оскудевшей душой, перешедшие грань, где злой умысел претворяется в деяние. Это нелюди. Нечисть.
Их разговор привлёк внимание всего стола и стал общим.
Бартенев же, почти не слушая, осторожно переводил глаза с одного на другого молодого человека - но ничего не помогало, и он был готов уже сказать себе, что встреча упырей у Митрофаньевского погоста, что бы там не говорил Корвин-Коссаковский, была просто плодом его воображения. Он досадливо надкусил тетеревиное крыло, немного выпил, и тут вдруг в тихо журчащем за столом разговоре услышал: "Убийство - это, конечно, глупость несусветная и вздор величайший..."
Порфирий Дормидонтович вздрогнул. Нет, ничего в этих словах особенного не было, но что-то странно насторожило Бартенева, словно кольнуло. Он растерянно поднял глаза и тут в ужасе понял, что не приметил говорящего, единственно, что ему запомнилось - тихий тон мелодичного баритона, голос сдержанный и приятный. Он оторопело повернулся к Корвин-Коссаковскому, и тот сразу, заметив его движение, повернулся к нему. Глаза их встретились, и Арсений поймал взгляд друга, но сделал ему знак не волноваться.
Между тем Протасов-Бахметьев рассказывал девицам анекдот о парижанине, приехавшем в Одессу. Его прекрасный костюм привлек внимание портного-еврея. "Скажите, пожалуйста, где вы шили свой костюм?" "В Париже" "А это далеко от Одессы?" "Да, 10 тысяч верст" "Кто бы мог подумать? Такое захолустье, а как шьют!" Все рассмеялись, Бартенев теперь не отрывал взгляд от молодых людей, но того голоса, что взволновал его, больше не слышал. После ужина он торопливо отвёл Корвин-Коссаковского в сторону.