Оборотни Митрофаньевского погоста
Шрифт:
На следующее утро, выпавшее на субботу, весь город, казалось, столпился на Миллионной. Что ни говори, а было, о чём потолковать. Загадочные самоубийства двух богатейших девиц наделали в городе порядочно шуму и породили тьму предположений и без числа сплетен. Самые злые языки, к ярости князя Любомирского, сочинили весьма складную байку о том, что обеих девиц прельстил и обрюхатил некий вертопрах, да и скрылся. При этом уверенно называли имя молодого красавца Александра Критского.
Сплетня подтверждалась и тем, что Александр Критский подлинно пропал, и его, как стало известно, не смогла найти даже полиция.
Протасов-Бахметьев и Грейг выразили князю соболезнование, Арсений Вениаминович протиснулся поближе к ним и тихо заговорил.
– Бедный отец, такая потеря...
– Что-то невероятное, - прошептал Грейг. Его томные глаза казались остановившимися.
– Если бы одна, но обе...
– Вы, мне казалось, были увлечены Елизаветой, - тихо проговорил Корвин-Коссаковский. Он с иронией относился к скорби Грейга, помня сказанное крупье в Яхт-клубе и разговор Грейга с Энгельгардтом.
– Я сватался, - тоже шепотом ответил Грейг, - да она сказала, что сердце ее принадлежит другому.
Корвин-Коссаковский удивился. Ему казалось, что он разговаривает с Постумием, третьим из нежити, но сейчас он в этом усомнился. На лице Грейга застыли злость и обида, и они казались подлинными. Впрочем, если он действительно подбирался к богатому приданому, но ему второй раз не обломилось, то обида понятна.
– И кто был ваш соперник?
– задумчиво поинтересовался Арсений Вениаминович.
Грейг пожал плечами.
– Один раз я видел её на прогулке с сестрой и Александром Критским, но я спрашивал его - он сказал мне, что видов не имеет. Был и Протасов-Бахметьев, но она его не жаловала, Энгельгардта звала картежником. Мещерского выделяла, но он жениться не собирался. Кто же тогда?
На похоронах была и Нина Черевина. Она случайно вечером в пятницу из тихого разговора Ирины Палецкой и Татьяны Мятлевой узнала о смерти подруг. Повела себя странно. Утром в субботу надела черное платье и капор и сказала княгине, что пойдет на похороны. Мария Вениаминовна испугалась и стала уговаривать Нину остаться дома, но девушка только качала головой и говорила, что должна проститься с подругами. Княгиня в испуге послала записку брату. Корвин-Коссаковский получив ее, заехал к Палецким вместе с Бартеневым. Он тоже уговаривал ее остаться дома, но Нина тихо смотрела в пол и уверенно шептала, что должна быть там.
Арсений трясся мелкой дрожью и не знал, на что решиться. Он понимал, что присутствие Нины на похоронах может обернуться страшной бедой, непоправимой и горестной, но остановить Нину не мог. Тогда он попросил Бартенева рассказать девице о своем видении.
Порфирий, исподлобья разглядывая Нину Черевину, рассказал, что видел на кладбище. Нина слушала молча, не перебивая, смотрела в пол, сжимая в руках перчатки.
– Я не смог спасти ни Любомирских, ни Лидию. Девочка, эти упыри сейчас охотятся за тобой.
Нина помолчала, потом проронила, ничуть не оспаривая Корвин-Коссаковского.
– Он не придёт.
– Почему?
– Его здесь нет. Я хочу пойти. Позвольте мне...
Корвин-Коссаковский вздохнул и кивнул. Они поехали втроем с Бартеневым, в карете он достал из чехла осиновые колы и отдал один Порфирию.
– Не отходи от нее, держи кол так, чтобы его видел каждый, кто к ней подходит.
Как и похороны Лидии Черевиной, погребение сестер Любомирских осложнилось дурной погодой. Дождь, сперва мелко накрапывавший, вскоре перешел в ливень, к тому же поднялся ветер - холодный и пронизывающий, пахнувший снегом. Порфирий Бартенев, едва увидел гробы, умолк, насупился и лишь порой поднимал глаза на рыдающего князя Любомирского, но кол из рук не выпускал и не отходил от Нины Черевиной. Рядом стоял Корвин-Коссаковский, сжимая второй кол. Надо сказать, что публика не обращала особого внимания на то, что они держали в руках, все прятались под зонтами и перешептывались.
Нина с глазами, налитыми ужасом, смотрела на распухшие тела утопленницы и вынутой из петли, прикрытые белым газом. Гробы уже насколько раз пытались забить, но Любомирский всякий раз начинал кричать - резко и истошно. Корвин-Коссаковский поддерживал Нину под руку, боясь, что ей станет дурно. Но та молча стояла и смотрела на гробы, не обращая внимания ни на людей вокруг, ни на заботы дяди.
– Все они налгали, эти сны. Все налгали, - тихо пробормотала наконец она.
Девушка казалась жалкой и странно повзрослевшей, но Корвин-Коссаковский считал, что цена такого взросления была чрезмерно велика. В чем была виновата эта явно нездоровая телесно и душевно девочка, выросшая в дурной семье? Тем, что упыри захотели есть?
Арсений не заметил, чтобы кто-то пытался подойти к Нине, но слышал злобные шепотки в толпе, муссирующие все те же подлые и пошлые сплетни о Любомирских и Лидии Черевиной, и ему снова показалось, что он окружен упырями. Но он не двигался, только сильнее сжимал кол в руках, оглядывал толпу и чувствовал, как закипает в душе ярость. Он проиграл, не смог найти ни одного упыря, хоть и был предупрежден, а стало быть - вооружен. Но по-настоящему вооруженным он чувствовал себя только сейчас, сжимая в руках кол осины. Теперь он твёрдо решил добраться до могилы Николаева завтра же. Он все равно не выпустит мерзавца. Уж этот последний не уйдёт от него, ответит за всё.
Ирина Палецкая стояла вместе с матерью, смотрела на гробы в странном отупении, ничего не говоря, чуть раскачиваясь, точно тростинка на ветру. Рядом с ней стоял Андрей Нирод, в толпе судачили о помолвке. Неожиданно князь Любомирский охнул и завалился на бок, - на кучу свежей земли. Его тут же подхватили, попытались помочь встать, но он упал снова. Его почти на руках отнесли в карету, погребение же быстро завершилось.
Корвин-Коссаковский и Бартенев отвезли Нину домой, к Палецким. Девушка чувствовала себя неплохо, лишь была грустна и задумчива. Друзья разъехались по домам, договорившись на следующий день встретиться на даче Корвин-Коссаковского и навестить проклятую могилу - с заступом, лопатами и осиновыми кольями.
Эпилог.
Бог терпит оппозицию, но наставляет ей рога.
Кажется, бл. Августин
Дьявол -- палач на службе у нашего Господа.
Мартин Лютер
Убояться дьявола - значит оскорбить Бога.
Жан Боден
Царствует ад, но не вечнует над родом человеческим.