Оборотни Митрофаньевского погоста

Михайлова Ольга Николаевна

Корвин-Коссаковский с усилием оттолкнулся от колонны, прошел, ничего не видя, в комнату.

– Зачем?
– Корвин-Коссаковский почувствовал такую усталость, что потемнело в глазах. Он хотел спросить, зачем этот упырь вернулся, но сперло дыхание.

– Вы об этой истории с Лидией?
– изуверски осведомился Сабуров.
– Я только сегодня узнал. А вы, что, вызвать меня приехали?

Корвин-Коссаковский не сразу понял, что он говорит.

– Что? Вызвать? А... да нет. Теперь все равно... Нечистую силу не обыграешь, тем более, что все козыри у вас на руках... Вы - Клодий Сакрилегус?
– Он остановился.

Сабуров поглядел на него,

изумлённо подняв брови. Потом с легкой запинкой осведомился.

– Что? Господи Иисусе, да вы здоровы ли?

– Наверное, нет... Но почему бы вам не сказать-то? Убудет разве? Вы тот самый, с Митрофаньевского погоста?

Сабуров несколько секунд ошеломленно пялился на своего собеседника, словно пытаясь понять, нормален ли он.

– Простите...
– он чуть наклонил голову, - какой погост?

– Мой друг вас там видел. Когда вы сговаривались погубить девиц Черевиных и Любомирских.

Сабуров выпрямился, отошёл к оттоманке, где на столе стоял коньяк, и налил бокал для гостя.

– Я сидел с вами за одним столом, слышал вас, да и о вас кое-что слышал.
– Он протянул бокал Корвин-Коссаковскому.
– Вы не походите на умалишенного, и предположить столь внезапное помешательство... Что за погост? Кто и кого видел? Когда?

Терять было нечего: Корвин-Коссаковский спокойно рассказал Сабурову о видении Бартенева. Сабуров слушал удивлённо, иногда отводя голову назад, словно стараясь взглянуть на собеседника издали и убедиться в том, что он не безумен. Наконец явно успокоился и задумчиво проронил:

– Так вы меня за вампира приняли? Интересно...

– За инкуба. Скажете, это не вы?

Сабуров пожал плечами.

– Видение вашего друга - всего лишь видение. Я - никакой не Клодий, крещен Аристархом, им и являюсь...

– А то, что вы с девушкой сделали?

– А что я сделал-то? Я вообще, уверяю вас, племянниц ваших старался не замечать. Что до Лидии - я её, поверьте, никогда не совращал и не заманивал, и в мыслях того не было.

– Вы же понимали, что она совсем молода и влюблена в вас. Были бы человеком - пожалели бы. Свели с ума...

Глаза Сабурова блеснули.

– Вздор. Я мог бы, постаравшись, свести с ума эту чернявенькую княжну Палецкую. Там есть с чего сводить. Эту же... не сводил, поверьте. Всеми силами отпихивал...

– Вы дьявол.

Сабуров махнул рукой.

– Вздор. Так вы, стало быть, вызывать меня не намерены?

– А я могу убить нечистую силу?

Сабуров снова взглянул на него и после долгого молчания проронил:

– IdИe fixе - опасная штука. Я же вам сказал, видение вашего друга - может быть реальностью, а может и не быть ею, но я - реальность.

– Вы сказали, что разумному мужчине противно злоупотреблять слабостью женщины, - с упреком бросил Корвин-Коссаковский. На глазах его выступили слёзы - отчаяния и бессилия.

– Верно, сказал, - кивнул головой Сабуров, - и добавил, "если он не выродок". Но я - выродок, вам же об этом говорили.
– Он улыбнулся, - однако не нежить, поверьте.
– Сабуров снова помолчал, и вдруг добавил, - а знаете, вы меня неожиданно заинтересовали... Вы кое в чем правы... Если я и не упырь, то знаю, как ими становятся. В конце концов, откровенность за откровенность. Я вам это расскажу, - не как попу, а как полицейскому. Слушайте.

Он сел в кресло и жестом указал на кресло Корвин-Коссаковскому. Тот сел - ноги не держали его.

Сабуров заговорил - отчетливо и размеренно, словно говорил не о себе.

...Это было пятнадцать

лет назад. В тот вечер его брат Юлий неожиданно вернулся от их тетки, Ольги Асмоловой, из Павловска на день раньше. Совсем ещё отрок в свои тринадцать, Юлий поразил тогда его запавшими глазами и почти чахоточным румянцем. Встревожился и отец, был вызван доктор, и опасения сбылись: к утру мальчик метался в жару. Аристарх стирал пот, струившийся по вискам брата, поил мутными и горькими снадобьями, и порой в ночи ловил непонятные своей путаной горестью стенания больного в горячечном бреду. Именно из них он понял, что с братом в асмоловском имении что-то произошло, Юлий был точно запуган домовым, просил о пощаде, порой просто плакал во сне.

Через пару недель недуг отступил, Аристарх, дежуривший у постели брата ночами, валился с ног от усталости. Отец сам предложил ему провести выходные в имении сестры, Юлий смотрел на него огромными испуганными глазами, просил не бросать его, но отец приказал Аристарху ехать.

...Он приехал после Пасхи, в том году - майской. В доме была только компаньонка тетки, её приживалка Зина Соловкина, бывшая Асмоловой родней по мужу. Арсению она не нравилась, совсем ещё юный, в свои шестнадцать он видел многое, не подмечаемое другими, и в Зине его раздражали манерничанье, раболепие перед теткой, вечная льстивость. Девица была лет тридцати, даже красива, но отталкивали болезненная полнота груди и огромных широких бедер. Она, странно поводя глазами, спросила, вызвать ли кухарку, что барин будет на обед и ужин? Аристарх обронил, что ему всё равно, он приехал только на выходные, что есть, то пусть и подадут, и ушёл к себе. Немного читал, спал, вечером вышел прогуляться. Вернувшись, был рад поданному ужину, ломтям сочного мяса и пряной ароматной медовухе. Зина пододвигала ему лучшие куски, но её томный, чего-то ищущий взгляд был неприятен.

...Аристарх помнил, что неожиданно голова странно закружилась, пришла вязкая, как цепляющая за ноги сорная трава, слабость. Он смог подняться и доползти до дивана и тут почувствовал чью-то потную руку, скользнувшую в его сокровенное место. Его сотрясла внутренняя дрожь, он понимал, что чем-то опоён, но сопротивляться не мог. Помнил, как её полное, словно мучное тесто, тело заглатывало его, мерзостно чавкало и давилось им, его жгло ощущение страшной, непоправимой катастрофы, слитой со смертной тоской, чувство чего-то ужасного, преступного, постыдного, но всё же сладостного. Потом все погасло.

Тягучий хмель, отпустивший к утру, оставил в нем мутную головную боль и кристальную ясность понимания произошедшего. До этого он был чист, но наивным не был никогда. Молнией озарила догадка: то же самое "она" сделала с братом. От этого понимания он оцепенел, пальцы мелко задрожали, в глазах померкло. Его брат, чистый ангел, осквернен этой распутной тварью? О себе Аристарх не думал, но она сделала "это" с Юлием? Бред брата стал понятен ему. Аристарх поднялся на ноги, содрогнулся при виде своего оскверненного белья и тела, торопливо застегнулся, схватил со стены отцовскую винтовку и, спустившись к реке, побрёл против течения. Дошёл до Чёртова омута, тёмного водоворота, движимого встречным течением, через который были переброшены шаткие мостки, миновал их и углубился в лесок. Здесь опустился на поваленный ствол старой березы и разрыдался - отчаянно и горько. Почему Юлий не рассказал ему обо всём? Почему не доверился? Аристарх понимал причины, и всё же сожалел о стыдливой застенчивости несчастного мальчонки. Если бы он знал...