Оборотни Митрофаньевского погоста
Шрифт:
Как ты чиста и прекрасна,
Нежнее цветка по весне,
Взгляну на тебя - и тревога
Крадется на сердце мне.
И кажется, будто я руки
на алтарь возложил,
Молясь, чтобы Бог тебя вечно
Прекрасной и чистой хранил...
Мерзавец решил было списать стишок, но потом махнуд рукой и решил не заморачиваться с поэзией. Зачем? "Многое хочется сказать", деловито продолжил он высокой прозой, "но ещё больше - оставить недосказанным. Ощутить твой аромат, прикосновение губ и шелковистой кожи, как предвкушение сумасшедших ощущений страсти..." Что это я накропал-то?
– сам удивился он, а впрочем, сойдёт, главное - хорошо кончить. Хорошо кончить - это всегда хорошо. "Пересохшими губами я шепчу твоё имя... И на глаза наворачиваются слезы от страха безнадежности. Услышу ли от тебя те слова, которых так жду?"
"А что, очень даже неплохо получилось, с гордостью подумал он. Цецилию такого отродясь не сочинить, да и Постумию тоже... Плебеи-с"
Потом он методично переписал письмо еще раз.
В вихре вальса на балу он сумел передать Нине Черевиной эту любовную записку. Он был уверен в успехе: подобного сорта девицы, ещё нисколько не любя, уже воображают, что любят: увлечённые интригой и желанием быть любимыми, воодушевленные подъёмом душевных сил, вызванных любовным приключением и боязнью потерять поклонника - они с головой кидаются в омут страсти, не успев даже понять, что вовсе не влюблены, но лишь воодушевлены. Девица часто притворяется, что ей нравится мужчина, только лишь для того, чтобы понравиться ему, тут-то и увязнет, а коготок увяз - всей птичке пропасть...
Впрочем, под уверенностью в успехе у Клодия было и более весомое основание. Его дружок Цецилий давно насмотрел глупышку Нину Черевину, она была сомнамбулой и истово верила в сны. И вот уже с месяц девице начал сниться сон, будто где-то в роскошном особняке ее ждёт и просит прийти к нему таинственный человек, он молит о любви, говорит, что ему нужна только она и в голосе его столько скорби, страсти и боли... От него веет теплом и нежностью, его глаза пленяют тихой печалью... Она видит только его руки с перстнем из турмалина и огромные глаза...
Тут они с Цецилием, надо сказать, крупно повздорили. Мерзавец Профундус, пиявка болотная, настаивал, чтобы глаза были серыми. Шалишь, дружочек! Решил полакомиться в одиночку? Не выйдет. В итоге глаза туманного принца в сновидении девицы на глазах обрели нужный цвет и заискрились любовью. С каждой ночью сновидение становилось отчетливей, и все отчетливей проступали черты таинственного незнакомца. Когда до бала оставалась неделя, негодяй Профундус, эгоист и рвач, всё же признал, что сожрать девицу успеет и после того, как он, Клодий, с ней позабавится. В итоге незадолго до бала девица увидела во сне его - писаного красавца, не узнать которого среди остальных было так же невозможно, как не заметить сияющий огранённый алмаз среди серой речной гальки...
Дальше - больше. На девиц действует мужская мощь, при этом, в какой ипостаси она выступит, победителя или смиренного паладина, не столь уж и важно. Клодий метнул монету: орел - он будет первым любовником, решка - робким обожателем. Выпала решка. Ну, что же, меньше движений - больше достижений. В вихре танца он шутя покорил сердце Нины, легко уверил девицу, что сердце его принадлежит ей, он не может больше противиться сердечной приязни, она должна знать о его любви. Ведь он пришел сюда только потому что узнал - она будет здесь...
Но любит ли она его?
Он прекрасно знал магию слов любви, хоть сам всегда смеялся над глупостью девиц, таявших от любовных признаний, как шоколадки на солнце. Знал и силу красоты и не сомневался, что устоять перед напором мужской мощи, склоненной со словами любви к её ногам - ни одна дурочка не сможет. Нина, увидевшая в нём предмет своих мечтаний и принца своих сновидений, была влюблена в него раньше, чем он заговорил. Клодию оставалось лишь назначить час свидания у дома Палецких, куда он обещал прийти на через день, утром.
Несмотря на самолюбие, Клодию пришлось согласиться, что не он один одарён талантами и остроумием. Когда увидел в бальном зале своих дружков, он вынужден был признать за ними и юмор тонкий, и артистизм немалый. Цециций рассмешил его, ну а Постумий так и удивил просто. Все-таки в уме им не откажешь... Дружки, как истинные джентльмены, крутились около девиц Любомирских, и явно не без успеха, по крайней мере, на физиономиях их при прощании написано было выражение паскудное и сияющее, видать, от души повеселились оба.
Впрочем, некогда Клодию было на дружков-то любоваться, времени было в обрез.
Завороженная его красотой девица уже почти ничего не соображала, он же открыл ей удивительную тайну. Он бывал в дальних краях и много путешествовал, и в Риме однажды один святой человек подарил ему образок из самого Иерусалима с древним знаком Вечности и Любви. Если наденет его твоя возлюбленная, сказал он, верна тебе будет, забыть тебя не сможет... Более того, стоит ей только позвать тебя ночью, поцеловав образок, - ты тут же ей и приснишься. Нина охотно надела образок. А дальше - что же, путь в спальню был ему отныне открыт.
Ох, какие же сны начала видеть с того дня девица, какие видения ее посещали - от яви и не отличишь, какие ласки дарил ей по ночам ее прекрасный возлюбленный, как страстно обнимал... Голова девицы кружилась, она перестала различать день и ночь, не видела ничего, кроме своего любимого - ну тут уж, что же, таковы женщины.
Столь же весело забавлялся он и с Елизаветой Любомирской, которой вручил такое же письмо в вихре бала, и такой же образок и заповедал хранить эту тайну сердечную даже от сестры и подруг.
Тем временем Цецилий Профундус, наглый и прожорливый упырь, подкрадывался к девице Анастасии Любомирской, и потихоньку уже лакомиться начал, и подходы искал к девице Лидии Черевиной, и вдруг... случилось такое, чего не ожидали и не предвидели ни Клодий Сакрилегус, ни Цецилий Профундус, ни Постумий Пестиферус. Нет-нет, старый, но мудрый принцип: "Бесы предполагают, но решает все-таки Бог", тут не причем, просто в планы нечистой силы вторгся элемент закономерности русской рулетки, дурной случайности.