Оборотни Митрофаньевского погоста
Шрифт:
– А гости в последний день были? Кто заходил?
– Заходили, - кивнула девица, барышни днём чай и кофий потребовали, когда принимали господ, барин тогда с визитами уехал, только как звать-то их, это Алексей Дмитриевич знать может, они же ему представлялись да барышня Лизавета про то скажет.
– Сегодня утром ты барышню Анастасию Михайловну видела?
– Нет, когда я пришла - её не было.
– И ты не встревожилась?
Горничная пожала плечами.
– А чего тревожиться было?
– Глаза Екатерины были холодны и спокойны, - мое дело постель убрать, в спальне всё в порядок привести, а не за барышней глядеть...
– Она часто вставала рано?
Мальцева задумалась.
– Да когда как. Барышни, с бала вернувшись, порой до полудня спят, порой разбудить их велят то в девять, то в десять. Но в этот раз будить не велено было. Я вошла в комнаты в десять, увидала, что барышни нет, и убрала спальню.
– Ни письма, ни записки на столе не было?
Мальцева покачала головой.
В разговор вмешался Корвин-Коссаковский. Он задумчиво спросил девушку:
– А собака господская... Ничем вас в эти дни не удивила?
Девица вздрогнула и изумленно поглядела на человека с цыганскими глазами, задавшего этот странный вопрос, и отчетливо кивнула.
– Это да, было. Вельяр как с ума последние дни сошёл, то метаться начинает, то прятаться, то дрожит от страха.
– Глаза самой девицы расширились, - он команды знал и слушался всегда, а тут ничего не слышит, а выведешь гулять - не бегает, как раньше, в парке, а сядет у порога и воет. Дворник сказал, что в доме может случиться пожар или кто-то умрёт. Я экономке про то говорила, но Мария Зиновьевна только рукой махнула да дурой меня обозвала.
Путилин с удивлением поглядел на Корвин-Коссаковского, но ничего не сказал.
Потом сыщики отправились в дом князя, по дороге один из них, длинноносый и жёлчный, выразил надежду, что суть сие любовная драма, и девица письмо всё же оставила, иначе - убийцу им вовек не отыскать.
– Знаю я эти хоромы господские, там никто не знает, чем другой занят...
Корвин-Коссаковский кивнул. Он был у князя и согласился со словами сыскаря. Дом Любомирского состоял из лицевого корпуса, выходившего на Миллионную, боковых продольных флигелей и двух поперечных, окружавших южный двор, примыкавший к набережной Мойки. Лицевой фасад радовал мотивами флорентийского Ренессанса, окна были обрамлены строгими наличниками, простенки декорированы парящими музами. Со двора крыльцо вело в оранжерею - зимний сад, и листья пальм бросали на плиты мраморного пола гигантскую тень. Из сада входили в комнату, здесь прямо против широких дверей сада был вход, окаймленный грациозной аркой - предметом восхищения гостей. В огромной столовой впору было устраивать спектакли. Парадные комнаты дома располагались со стороны Мойки и выходили окнами на набережную.
Корвин-Коссаковский в уголовных расследованиях, как уже вскользь замечалось, не участвовал, но уголовное производство знал и сейчас, так же, как и путилинские сыщики, не был исполнен оптимизма. Девица оказалась в Неве глухой ночью, возможно, до прихода отца домой. Сестра Лиза едва ли видела её уходящей из дома, но Арсению казалось, что Елизавета не могла не знать причин гибели сестры. Он никогда не замечал меж ними вражды или сердечной неприязни, они звали друг друга "Лизок" и "Настёна" и, видимо, хорошо ладили. А раз так - одна не могла не доверить другой своей сердечной тайны.
Всё, что было нужно, - расспросить Елизавету Любомирскую.
Между тем дом встретил их нерадушно - грубой руганью мужчины средних лет в ливрее дворецкого и полной рыжей толстухи с лицом царицы. Они препирались ожесточённо и яростно, и каждый чувствовал себя несправедливо обиженным. Князь, которого под руки вывели из кареты его камердинер и увязавшийся за ними Христианович, застонал и велел им умолкнуть.
– Что вы трещите-то?
Слуги, заметив князя и приехавших чиновников полиции, испуганно замолчали. Михаила Феоктистовича, совсем убитого, положили на диван, Катерину Мальцеву послали за барышней Елизаветой, но она успела шепотом сказать экономке страшную новость. Толстуха побледнела и опустилась на стул в гостиной, схватившись за сердце, при этом глаза ее странно блеснули. Услышавший известие дворецкий, напротив, казался ошеломленным и словно сбитым с толку. Путилин же, ничуть не подозревавший слуг, не теряя времени, потребовал проводить его в комнаты погибшей. За ним последовали сыщики и Корвин-Коссаковский.
Спальня была обставлена с той же излишней роскошью, что и весь дом. Горничная и вправду навела здесь образцовый порядок: покрывало было заправлено, подушки взбиты, на столе и на каминной полке - ни пылинки, в вазе у трюмо стояли свежие цветы из оранжереи. Ни письма, ни записки нигде не было.
Путилин спустился в холл и принялся за дворецкого Алексея Кузьминского.
– Кто вчера приходил в дом, после того, как князь уехал?
– Человек пять, ваше высокоблагородие, было, Михаил Феоктистович днём с визитами уехали, сказали, ещё к антиквару заедут и в книжную лавку-с.
– Кто гости-то были?
Дворецкий поморщился.
– Не знаю-с. Одного помню, этот... такой... Протасов-Бахметьев. А остальные... Визитки все оставляли, да пропала с утра шкатулка-то. Но это же пустяки - ведь барышня Лизавета Михайловна помнит всех.
– Что-что пропало?
– насторожился Путилин.
– Шкатулка, - в голосе слуги прозвучали злые нотки.
– Исчезла, будто и не было её, а так - четыре года на комоде у входа стояла. Я думал - Мария Зиновьевна взяла, да она вон какой крик подняла, говорит, не видела её вовсе. А кому эта шкатулка нужна, - того и понять нельзя, рухлядь старая, и замок там поломан, и рассохлась вся. Я в неё визитки складывал, чтобы не терялись.
– Но как это может быть, чтобы вы не заметили приходивших? Как этому поверить?
– А это очень даже просто, - с готовностью кивнул Кузьминский, словно только и ждал этого вопроса, - его светлость уехали, а мне велели извозчика взять да на Васильевский съездить к другу их старому, Игнату Филимоновичу Шеншину, да отвезти приглашение на среду на званый обед госпоже Голохвастовой, а потом крюк сделать, да заехать в Мариинку, где ему три билета-с на премьеру в кассе оставлены, по шестнадцати рублёв в партер. Их забрать велели-с. Я господина этого, Бахметьева, видел, а после уехал, но Леонтий сказал, что четыре экипажа ещё после подъезжали, но чьи - он не ведает. Барышня Лизавета знает.
– Постой, а почему князь тебя послал, а не с кучером приглашение отправил?
Дворецкого снова не удалось сбить с толку.
– Потому как его светлость сказать изволили, что у меня голова на плечах имеется, а у Ивана-кучера - чугунок с дерьмом. Он третьего дня перепутал улицы возле кирхи немецкой да приглашение госпоже Голохвастовой так и не завёз.
– Так, когда ты вернулся, ни одного экипажа у дома не было?
– Почему не было-с? Барин уже приехать изволили, я его светлости билеты отдал, Игнат Филимонович со мной записку передали-с, так я её Михаилу Феоктистовичу доставил. Потом барин сказал, что вечером к Ливенам поедет, велел мне распорядиться экипаж подать-с к восьми вечера, а вот визитки...
– Дворецкий замялся, - какие-то визитки на подносе на комоде лежали, я, не глянув, их в шкатулку сгрёб. А утром - шкатулка пропала. Но тут странно... Господа оставляют визитки, когда не заходят, а просто о здоровье справляются, или приглашение какое оставляют...