Обратная сторона Зла
Шрифт:
Ангелар выслушал сына, не перебивая, лишь время от времени он возбужденно щелкал пальцами, и глаза его с каждой минутой загорались все ярче и ярче.
– А ведь, кажется, нам с тобой наконец повезло, - сказал он, когда Аскалон закончил свой рассказ.
– У тебя есть какая-то идея? – с замиранием сердца спросил тот тихо, словно боясь громким звуком спугнуть эту идею.
– По-моему, мы все-таки нащупали ее слабое место.
– Слабое место?
– Слабое место любого человека, как говорила тебе сама Виринея (и тут я с ней полностью согласен!), - это его привязанности: друзья, семья, дети, - Ангелар многозначительно посмотрел на сына, - любовь.
– Вы думаете… Нет, она не может любить. Она не способна любить!
– Ты думаешь так, потому что ненавидишь ее. Но она женщина, простая женщина, что бы она о себе не возомнила и каких бы глупостей не наговорила тебе. Поверь моему опыту: она любит этого Ворона.
– Странная любовь. Сначала чуть не утопила его, потом оставила умирать на острове с плотоядными тварями, где наилучшим исходом для него оказались тюрьма и каторга.
– Да, а потом потратила кучу денег, чтобы спасти его.
– Пустая блажь, глупая прихоть. Она сама не знает, чего хочет.
– Умом-то она не знает, а сердце ее давно уже все за нее решило. А этот Угрим. Два года он ее вполне устраивал и как любовник, и как сообщник, и вдруг из-за его мелкой шалости она впала в такую ярость, что сделала его инвалидом.
– Ничего себе, мелкая шалость, - вскинулся Аскалон. – Он хотел убить Ворона.
– Сын, постарайся думать, как она. Это для нас убийство – тяжкий грех, а для нее убить человека ничего не стоит. Ты же сам видел. Из-за такого пустяка она бы и из дома не вышла. А тут ярость, да какая!
– Просто взбесилась, что кто-то, кроме нее, смеет распоряжаться жизнью людей, которых она считает своими. Она же для них царь и Бог. Хочет казнит, хочет милует.
– Я бы с тобой согласился, если бы не одно «но», - Ангелар взволнованно размахивал руками. – Если бы она Угрима равнодушно пристрелила, или приказала бы повесить – это одно. Но она избила его. Сама. Так, что выбила глаз. Это не похоже на обычное наказание.
Аскалон сел, обхватив голову руками. Просидев так несколько минут (Ангелар терпеливо ждал), он сказал медленно:
– Может, ты и прав. Но что нам это дает?
– А дает нам это очень много: наша неуязвимая стала уязвима. Теперь надо точно направить удар и не промахнуться, - Правитель выглядел уверенным в себе. Таким Аскалону он нравился больше всего. – Наша с тобой ошибка в том, что мы бились в непробиваемую стену вместо того, чтобы искать обходные пути. Мы пытались преодолеть неуязвимость оберега, а это невозможно.
– То есть, мы ловили не того, кого нужно?
– Ты схватываешь на лету. Слава Богу, у нас есть несколько дней, чтобы исправить свои ошибки.
– Но если мы опять ошиблись?
– Если? Помнится, ты раньше терпеть не мог этого слова. А теперь ты говоришь «если» в тот самый момент, когда у нас появился какой-то план после многих дней томительного бездействия? Тебе не кажется, что надо просто начать действовать – и все «если» отпадут сами собой. Где сейчас Ворон?
– На острове с Виринеей.
– Остров, конечно, охраняется?
– Разумеется.
– Ну, это проблема решаемая. Нет такой крепости, в которую невозможно было бы пробраться. А остров – это не крепость. Мы придумаем, как выманить его оттуда. И кстати, в Городе надо всем полицейским раздать его приметы. Вряд ли, конечно, он там появится, но ничего упускать нельзя. Хромота – это прекрасная примета.
Активность Правителя заразила и его сына. Он забегал, отдавая различные распоряжения, и вскоре заметил, что на душе у него заметно полегчало – все же появилась надежда, пусть слабая, но в нынешнем положении и это было немало.
Быстро собрали группу, состоящую из лучших сыщиков, опытных полицейских, военных; при помощи Угрима составили план острова, и стали думать, как на него проникнуть. Аскалон принимал во всем этом активное участие, и хотя червь сомнения все же сидел где-то глубоко в его душе, он не давал ему поднять голову. Отцу Наследник верил безоговорочно, а тот, видно, был твердо уверен в успехе, и эта уверенность вскоре передалась и его сыну. И Наследник, отбросив последние колебания, с головой окунулся в омут хлопот.
После всего произошедшего Ворон не мог спокойно сидеть на острове, все раздражало его: и собственная неподвижность, и любопытные взгляды, и бестактные вопросы о Черном острове, и неприличные намеки, преследовавшие его после изгнания Угрима. Что же касается Виринеи, то ее он не просто не мог видеть: сама мысль, что она находится где-то рядом, была для него мучительна. Он и ненавидел ее так, что, наверное, убил бы; и в то же время его так к ней тянуло, что он еле сдерживался. Запах ее волос и ее полные слез глаза преследовали его, как наваждение. И однажды, рано утром, убедившись, что заснуть ему так и не удастся, он взял лодку и быстро погреб в сторону Города. Утренняя прохлада и физические усилия, которых он так давно был лишен, освежили его; и выйдя на тихую, пустынную еще, пристань, он почувствовал, что наконец может дышать полной грудью. Опираясь на палку, на которую он сменил надоевший костыль, он медленно поковылял в Город. Вид пробуждающихся городских улочек, знакомых ему с детства, окончательно вернули ему душевное спокойствие, и он долго бродил по ним, стараясь не думать о том, что рано или поздно, но все же придется вернуться обратно.
День разошелся. Вокруг стал сновать народ, и Ворон уже поймал на себе два-три косых взгляда – хромота не вязалась с внешностью молодого человека и привлекала внимание; кроме того, лицо его еще не вполне освободилось от следов пребывания в тюрьме. Да и больная нога уже давно делала намеки, что нельзя еще ее так утруждать. Пора было возвращаться. Ворон уже повернул в сторону пристани, где оставил лодку, как перед ним вдруг вырос толстый полицейский в мятой шляпе.
– Документы!
Ворон осторожно оглянулся: небольшая торговая площадь, окруженная домами; четыре узких улочки вверх и вниз; кругом народ – раньше ему и секунды хватило бы, чтобы исчезнуть, но теперь – нога! Он поправил волосы и лучезарно улыбнулся:
– А в чем дело?
– Документы, - заученно повторил полицейский.
Ворон стал сосредоточенно рыться в карманах, лихорадочно соображая, что делать.
– Кажется, я оставил их в другой куртке, - он развел руками.
– Тогда пошли, - толстый полицейский невежливо дернул его за рукав.
– Но послушайте, - Ворон снова порылся в карманах: как назло, там была одна мелочь.
– Ах, ты, негодник! – вдруг услышал он звонкий голос. – Я его жду, а он тут прохлаждается.