Обратный отсчет
Шрифт:
Наконец провожающие собрались у кормовой аппарели воздушного гиганта. Галя бросилась на грудь Хантера, щедро орошая ее слезами.
— Дорогой мой, я тебя заклинаю! — молила она. — Не рискуй, не подставляй голову под пули, береги себя! Ты обязан остаться живым, ты достоин этого! Прошу тебя, сохрани себя для меня!..
«Горбатый» благополучно поднялся в небезопасное южно-афганское небо, отстреливая тепловые ловушки. Пара «крокодилов» сопровождала его на начальном отрезке пути…
— Держи ключи от нашей павшей цитадели, — вручил Хантер позвякивающую связку темноволосой красавице Эсме, которая и в самом деле не сводила с него томных глаз. — Я там больше не появлюсь, так что комната свободна. И не смотри на меня, будто я медовый пряник! — Он направился
— А кондиционер? А холодильник? — всплеснула руками молодая абхазка, знающая настоящую цену подобным вещам в этих знойных краях.
— Возьми себе или попроси кого-нибудь, пусть «духам» толкнут, — мрачно отмахнулся Хантер. — Мне уже все по хрену…
Спустя несколько часов оперативный дежурный разыскал капитана Петренко и сообщил ему, что звонили по аппарату ЗАС из Ташкента и передали для него следующую телефонограмму: «Афродита благополучно долетела и прошла таможенный досмотр».
С этого момента жизнь замкомбата Александра Петренко резко изменилась. Но прежде всего изменился он сам, став резче, грубее, прямолинейнее. Подчиненные первыми ощутили эту перемену на себе — замполит все время находился рядом, «снимая эпидермис» по любому поводу. Комбату это пришлось по душе, потому что после второго ранения Хантер, с его точки зрения, стал гораздо менее воинственным и требовательным, чем хотелось бы майору Иванову.
Возродилась новая-старая дружба с Дядей, а с нею и совместные попойки. Находясь «под мухой», Хантер все чаще ни с того ни с сего набрасывался на подчиненных, и пару раз дело доходило даже до рукоприкладства.
Такое положение не могло длиться долго, и в конце концов начальник политотдела бригады отловил капитана Петренко более-менее на ногах, но с солидного «бодуна». Долгих два часа начпо методично приводил капитана в чувство, пустив в ход не только увещания, но и угрозы. Из кабинета начальства капитан вышел мокрым от пота, но совершенно трезвым. Больше того — он наконец-то понял причину того, что с ним творилось.
Усвоивший от Худайбердыева и Чабаненко основы самоанализа, Александр порылся в недрах собственной души и с удивлением обнаружил, что причиной всех его эксцессов было не что иное, как страх. Именно он начал преследовать боевого офицера-десантника с того дня, как стала известна точная дата вывода бригады на территорию СССР. Между тем боевые действия набирали обороты, словно и речи не было о завершении войны. Потери росли, и тогда его собственное подсознание начало властно руководить его поступками, пытаясь сохранить буйную голову до самого конца этой продолжительной и смертельно опасной передряги. Сказались и полтора года без календарного отпуска, хронические нервные и физические перегрузки, стрессы, два ранения с тяжелыми для организма последствиями, да и контузии тоже дали о себе знать…
Последней каплей стала нелепая гибель комсорга батальона — прапорщика Олега Веревкина.
В последнее время душманы заметно обнаглели, и обстрелы советских военных городков происходили ежедневно, а иногда и по несколько раз в день — «по намазанному», то есть после каждого намаза. Веревкин постоянно рвался принять участие в активных боевых действиях, и Хантер в конце концов уступил, назначив его внештатным замполитом самоходной батареи.
В тот роковой день батарея развертывалась, чтобы ответить огнем «духам», засевшим на окраине административного центра провинции, а комсорг руководил транспортными машинами, доставлявшими мины на огневые позиции. Капитан Петренко, командир батареи, старший лейтенант Кондратенков и Веревкин, проходя по позициям самоходчиков, оживленно обсуждали способы пристрелки по целям. Комсорг неожиданно вспомнил бородатый анекдот, связанный с артиллерией, и с обычной своей широкой улыбкой начал его рассказывать, когда ГАЗ-66, нагруженный пустыми снарядными ящиками, наехал задним колесом на противотанковую мину. Громыхнул взрыв. Осколок мины угодил прямо в приоткрытый рот Веревкина, вырвал язык и застрял в шейных позвонках…
Через сутки веселого комсорга не стало — он скончался в реанимационном отделении госпиталя. Замполиту ДШБ пришлось изменить своему слову — он все-таки появился в госпитале, но с одной-единственной целью: выполнить медицинскую формальность — опознать труп подчиненного. Олегу недавно исполнилось двадцать три, несколько месяцев назад в далеком заполярном Мурманске у него родился первенец. До вывода бригады оставалось меньше месяца…
— Прикинь, капитан, — сказал в дрезину пьяный патологоанатом в белом халате, надетом прямо на голое тело, — если б твой прапор молчал, когда рвануло, то, возможно, и был бы у него шанс. Передние зубы у человека чрезвычайно крепкие, и осколок, врезавшись в них, обязательно утратил бы большую часть силы…
Выйдя из госпитального морга, Хантер направился в их с Галей бывшую «цитадель», уже ободранную и разграбленную. Ключи ему дала старшая сестра, заменившая Афродиту. Эсмы в госпитале не было — она улетела в Ташкент, получив слепое осколочное ранение в щеку. А сам Южный госпиталь уже навеки прекращал свое существование — вскоре ему предстояло эвакуироваться по воздушному мосту в Союз.
Заперев дверь и тяжело опустившись на сдвинутые кровати, служившие основой их с Галей ложа, капитан впервые за время пребывания в Афгане расплакался, как ребенок. Он плакал от отчаяния, от нелепой потери, от ежедневного кровавого насилия, свидетелем которого ему приходилось быть все эти девятнадцать месяцев, от бессмысленной тупости никому не нужной войны…
И тем не менее, как ни давил на замполита начальник политотдела, настаивая, чтобы он отправился в Мурманск сопровождать труп прапорщика Веревкина, а затем вернулся бы уже на новое место дислокации бригады в Союзе, Хантер отказался наотрез.
— Я нужен здесь, чтобы таких потерь больше не было! — твердо заявил он. — Кроме того — еще не по всем счетам уплачено!
Начпо отстал — с недавних пор говорить с капитаном Петренко стало нелегко.
А для самого Хантера эта нелепая смерть стала еще одним переломным моментом. Как год назад, пересиливая жестокую боль, он разрабатывал ногу после операции, наматывая километр за километром по сыпучим пескам вдоль берега Днепра, так и сейчас он обуздывал свой страх, сознательно отправляясь на самые опасные участки. Только там он чувствовал себя в своей тарелке, твердо зная, что его боевой опыт поможет избежать новых смертей.
И снова капитан Петренко стал грубым, беспардонным, порой жестоким. Он все чаще «заглядывал в рюмку», но водка, казалось, уже совсем не брала его, как не брала и других офицеров-десантников — Иванова, Слонина, Денисенко, Егерского. Тех, кто честно тянул до последнего лямку этого невыносимо знойного лета.
За месяц до вывода Александр получил заключительные письма из Союза и ответил на них, указав точную дату пересечения государственной границы. Прежде всего хотел всех успокоить — мол, все нормально, скоро буду дома. Афродита сообщила, что благодаря свежему воздуху, козьему молоку и бабушкиным чудодейственным травкам здоровье возвращается к ней с каждым днем. Снова умоляла его быть осторожнее и повторила обещание встретить Саню на границе — «в шесть часов вечера после войны».
Мама также с нетерпением ждала его, радуясь, что он в свои двадцать шесть уже заместитель командира части и кавалер двух орденов. Ждала и Ядвига — ее письмо было много теплее, чем прежние. Чувствовалось, что полтора года соломенного вдовства поубавили в ней амбиций и спеси, унаследованной от предков — польских шляхтичей. Ну а дед, по своему обыкновению, написал всего несколько слов: «Внуче, не забывай: последний бой — он трудный самый!»
Как он будет жить в мирном Союзе, как разберется в своем собственном «Треугольнике миражей», — Хантер не знал. Вернее — не задумывался. Сейчас это его не волновало, поскольку перед ним стояла одна-единственная сверхцель — выжить, уцелеть в этой мясорубке и помочь выжить другим. Это, к сожалению, получалось неважно: подорвалась на мине БМП, в машине погибли трое, духовский снайпер попал «дембелю» точно под каску — и так почти ежедневно.