Обратный отсчет
Шрифт:
— Ну что, командор, не захотел играть по-моему? — спросил капитан, едва шевеля серыми губами. — Видишь, что из этого вышло? И ракета в Муравае рванула, и отец твой погиб, и ты в плену! Где остальные деньги? — словно продолжая игру, спросил он, глядя на неподвижное лицо вторично угодившего в плен Наваля.
— Твой галава, Шекор-туран, — тяжело проговорил «крестник», — вот твоя пайса! Хатеть ми тибя абманнут, переегграт, аднака видишь, как всьо вишла… Твой взяля и на етот раз. — Слабое подобие улыбки промелькнуло на распухшем, перемазанном кровью и сажей лице пуштуна. — Вижю, тибе тожи дастался, туран… — Он взглянул на повязку на руке, пропитанную кровью.
— Досталось, Наваль, всем досталось, — криво усмехнулся капитан, левой рукой вытаскивая из ножен окровавленный «медвежатник».
— Чьто, убиват хочишь?! — Наваль вдруг опустился перед ним на колени. — Реж, я всиравно пападу сад Ридван [163] , гиде пайот гурии! Братка мой, Зайд, толка ни трогайтте, — уже тише попросил пуштун, склоняя голову. — Он ничиго никаму ни зделат, ни успет…
— Вот с Зайда я и начну. — Пошатываясь, капитан шагнул к парнишке и одним взмахом острого лезвия разрезал путы на его руках и ногах. — Свободен! Буру [164] , бача! — Он слегка пнул ошеломленного Зайда ногой. — Теперь твоя очередь, Наваль. — Хантер с трудом присел и левой рукой разрезал веревки на «крестнике». — Оба свободны…
163
Ридван (от арабск. «удовлетворенный, довольный») — страж садов рая и начальник над сонмом ангелов-хранителей.
164
Буру (пушту) — иди.
Он выпрямился и указал ножом туда, где, напитанные малиновым утренним светом, сияли снеговые вершины гор.
— Наваль! Мы скоро уходим домой, на Север! Поэтому я не хочу лишней крови. Давай, вали отсюда, пока трамваи ходят! Ступай к своим ханум, к своей Мариам! И поживее, пока я не передумал! — прохрипел капитан, чувствуя, как тяжелеют веки, словно наполняясь тяжелым речным песком, и все сильнее кружится голова.
Братья стреканули по дороге, как перепуганные зайцы, и даже простреленная Навалева нога, казалось, нисколько ему не мешает. Тайфун молча наблюдал со стороны за этим спектаклем, не приближаясь и не пытаясь вмешаться.
— Дыня! — повернулся капитан к ротному. — Этих аманатов, — он указал на пленных, — в расход! Свидетелей того, что Наваля отпустили, не должно остаться!
Саню неожиданно качнуло вперед, он схватился за ротного, ища опоры, и сипло зашептал на ухо:
— И вот еще что, Володя!.. Там у меня в «броне», в полевой сумке, двадцать тысяч рублей… забери и спрячь! Семьям погибших… в Союз переправим…
Последним, что вспыхнуло в его памяти перед тем, как окружающий мир померк, были строки Омара Хайяма:
Я познание сделал своим ремеслом,
Я знаком с высшей правдой и с низменным злом.
Все тугие узлы я распутал на свете.
Кроме смерти, завязанной мертвым узлом…
Снова, как и тогда, в апреле, завертелся какой-то сюрреалистический калейдоскоп: вот его на плащ-палатке тащат в «вертушку», военный медик в вертолете ставит ему капельницу, подвесив прозрачный полиэтиленовый пакет с жидкостью прямо к стойке… Потом вдруг увидел себя со стороны — как его несут на носилках по аэродрому, везут на «таблетке», потом — госпиталь. Перекладывают на стол, все выходят — щелчок, и картинка исчезла…
И снова вспышка света — он по-прежнему лежит на столе, рядом люди — это санитары, соображает Хантер. Они сдирают с него окровавленную форму, снимают кевларовый бронежилет, разрезая «липучки» скальпелями и ножницами, потому что все, что было на нем, слиплось от пота и крови.
— Ну ты посмотри! — удивляется один из санитаров, демонстрируя бронежилет остальным. — Четыре прямых попадания!
Слышно, как расплющенные пули падают на пол.
В конце концов санитары снимают и уносят все: обувь, нательное белье, даже часы, остается только цепочка на шее с личным номером.
— Капитан наш все равно не жилец, — ухмыляется один из них, с любопытством разглядывая капитанский «Ориент». — Слишком большая кровопотеря! Раньше б на полчаса…
Компания мародеров удаляется.
Хантер с полным равнодушием разглядывает себя откуда-то сверху — голый, в потеках засохшей крови, иссиня-бледный, заросший. Это тело не вызывает у него никакого сочувствия — случилось то, что должно было случиться. В то же время он слышит редкие удары собственного сердца — оно работает, легкие качают воздух, кровь продолжает бежать по сосудам, в желудке голодный спазм. Все его органы целы. Оцинкованный стол холодит спину, и он это чувствует. Он жив, он хочет жить!..
И эта картинка смазалась, свет исчез.
Снова щелчок — две медсестрички обтирают его тело ватой, смоченной смесью спирта с йодом. «Из экономии, — вяло догадывается он, — спирт можно пить, а йод — нет…» Девушки держат вату длинными хирургическими зажимами… Потом его накрывают простыней и везут на каталке в операционную. Там простыню снимают, две медсестры одновременно подхватывают его и перекладывают на операционный стол. Входят хирурги, свет опять меркнет…
— Милый, не умирай! — Он по-прежнему под потолком, поэтому голос Афродиты доносится снизу. Она врывается в операционную и, отталкивая врачей, бросается к нему, пытаясь обнять всего целиком. Горячие слезы капают ему на лицо, он ощущает их горько-соленый привкус, но никак не может постичь: как это возможно — ведь видит он все сверху, а жгучие капли чувствует так, словно и в самом деле лежит на операционном столе?
— Что, что с ним?! — захлебываясь, допытывается у врачей Афродита. — Он должен жить, вы понимаете — должен!
— Серьезных проникающих ранений нет, Галина Сергеевна, — спокойно отвечает невысокий широкоскулый хирург в золотых очках. — Пулевое слепое в правое предплечье, множественные осколочные того же предплечья, переломы трех ребер и ключицы. Проблема в другом: ваш муж, находясь во время боя под действием промедола, не заметил, что потерял много крови, слишком много…
— Сколько нужно? — Едва сдерживая слезы, Афродита рвет на себе рукав, оголяет руку. — У нас с ним одна и та же группа, вторая, резус отрицательный! Сколько потребуется, столько и берите!
— Это опасно, Галочка, — пытается урезонить врач. — Речь идет о литре, а возможно, и больше…
— Какая разница! — отрезает Афродита. — Он должен выжить, как вы не понимаете?!
Свет гаснет…
С этого момента Александр уже не покидал свое тело — он чувствовал, как через вену на сгибе левой руки в него вливается новая жизнь. Мощная теплая волна, распространяясь все дальше и дальше, согрела сердце, легкие и мозг, потом ласковое крыло коснулось всего тела, приятно пощекотав в паху… Кровь любимой буквально на глазах творила чудо — сердце заработало в привычном ритме, он снова почувствовал руки и ноги, голову, грудь, бедра… Но вместе с жизнью вернулась и боль. Жестоко ныли сломанные ребра, стальная спица, вставленная хирургами в ключицу, казалась раскаленной, все мышцы дрожали странной внутренней дрожью, словно он в одиночку вырыл километровую траншею в афганских проклятых грунтах четвертой категории…