Обратный отсчет

Белобров Олекса

В конце военкор задавался риторическим вопросом: так кто же он на самом деле такой, этот старший лейтенант? Как этот циник с чуждой идеологией проник в ряды кристально чистых большевиков-ленинцев, стал членом партии?

Последние строчки Хантер дочитывал, стиснув зубы.

— Ну, что ты на это скажешь? — спросил Седой.

— Материал, конечно, «горячий», — криво усмехнулся старлей. — Проблемный, как газетчики говорят. Интересно, чем это я его так достал?

— Может, пригласить его сюда и потребовать объяснений? —

предложил подполковник.

— Вряд ли он явится, Владимир Иванович, — отмахнулся Хантер. — Такие гадят исподтишка, а на прямой разговор их на веревке не затащишь… Может, и в самом деле позвонить генерал-майору Артурову и переговорить с ним? Ведь этот бумагомаратель, майор Новиков, меня, сволочь, на весь округ опозорил!

— Ну что ж, попытка не пытка. Я с Артуровым свяжусь и передам ему слово в слово весь разговор между тобой и военкором. Майор вывернул наизнанку чуть ли не все, что ты говорил, и тому есть еще один свидетель — Галина.

С этим начальник отделения покинул палату, а вскоре сюда заглянул не кто иной, как Лось. Он уже вполне освоился и довольно ловко передвигался на костылях. Не последнюю роль в этом сыграли «гонки», которые старший лейтенант и радиотелефонист в последнее время регулярно устраивали на асфальтированных дорожках госпитального городка. Оба на костылях, один без ноги, второй в гипсе до колена, — со стороны эти состязания в скорости, должно быть, выглядели забавно. Однако Хантер пару раз замечал, как женщины, особенно пожилые, следя за ними, прикрывали ладонью глаза, пряча непрошеные слезы.

Тем не менее упражнения пошли обоим только на пользу. Передвижение на костылях, как известно, отлично развивает мышцы рук, груди и брюшного пресса. С каждым днем они увеличивали дистанцию, и Петренко уже подумывал — не провести ли соревнования на первенство госпиталя среди «костыльников»…

Едва взглянув на командира, Кулик сразу зафиксировал, что тот не в духе.

— Что-то случилось, товарищ старший лейтенант? — осторожно поинтересовался он. — Что-то с Афродитой?

— На вот, полюбопытствуй, — старлей протянул подчиненному газету. — Это местный орган прессы обо мне.

Кулик принял газетенку без особой охоты. Солдаты-срочники, где бы они ни служили, редко интересуются макулатурой, издаваемой дивизионными и окружными политотделами. Единственной по-настоящему популярной газетой в армии всегда оставалась «Комсомолка», которую зачитывали буквально до дыр. Все остальное употреблялось исключительно в утилитарных целях — по принципу «сколько оторвал, столько и прочитал».

Радиотелефонист пробежал глазами статью, брезгливо, двумя пальцами вернул газету на журнальный столик, словно опасаясь измазать руки, и с удивлением спросил:

— И вы из-за этого откладывать «гонки»? Ей-богу, оно того не стоит. Этот корреспондентишка понятия не имеет, как выглядит реальный бой, вот и выдумал какой-то там «боевой актив». И вообще, товарищ старший

лейтенант, на хрен он, в самом деле, сдался, этот актив?

— Может, я и в самом деле не «хрустально-чистый» большевик-ленинец, — ухмыльнулся Хантер, хлопнув товарища по несчастью по плечу, — но признаюсь честно: понятия не имею. Уж кому-кому, а нам с тобой хорошо известно — в реальном боестолкновении нет и быть не может никакого «актива». А теперь — на старт!

Помогая друг другу, оба спустились на первый этаж и вскоре оказались на госпитальных дорожках. А через несколько минут азартные вопли сообщили всем и каждому, что очередные «состязания костыльников» в самом разгаре…

Вернувшись в «генеральскую», Хантер принял душ — он теперь, с легкой руки Афродиты, ловко управлялся со своей загипсованной ногой и даже научился обходиться без костылей. По старой «моржовской» привычке, не вытираясь, мокрый, аки колхозный конь после купания, он распахнул дверь ванной и, оставляя влажные следы, запрыгал на одной ноге к стулу, где висела нехитрая госпитальная одежка — и вдруг застыл на месте, слегка покачиваясь, чтобы удержать равновесие.

Прямо перед ним стояла Афродита, нервно теребя косу, а рядом — ну и дела! — переминался с ноги на ногу капитан юстиции Серебряков, старший следователь военной прокуратуры. Был он не в афганской униформе, а в повседневной «союзной» форме, «брюки об землю», с красными петлицами и красным же околышем на фуражке, зато в отличных итальянских очках. Правый борт кителя украшал университетский «поплавок», левый — планка наград, где первой стояла колодочка медали «За боевые заслуги». У ног капитана развалилась здоровенная парашютная сумка.

— Шекор-туран? — деловито осведомился капитан, делая шаг навстречу. — Куда же это вы от нас скрылись, если всем известно, что от военной прокуратуры скрыться вообще невозможно!

Шуточка была из арсенала работников военной юстиции. Шекор-туран идиотски хохотнул, напрягая мышцы, как перед спаррингом, на всякий случай вытираясь полотенцем.

— Доброго здоровья, Андрей Павлович! — произнес он, пожимая руку следователя.

Тот внезапно подался вперед и крепко обнял старшего лейтенанта. Афродита ошеломленно наблюдала за сценой войскового братания.

— Жив, курилка! — Капитан продолжал тискать и хлопать подследственного по голой спине. — Ох и напугал же ты нас всех! Мы и след твой потеряли после этой стремительной эвакуации в Союз!.. Ну, живой, слава богу, живой!

— Я вижу, вам есть, о чем побеседовать, — деликатно проговорила Афродита, отступая к двери. — Может, перекусите, товарищ капитан? — на всякий случай спросила она.

— Честно признаться — не прочь! — шумно согласился тот. — Пока добирался из Ташкента, во рту ни крошки цивильной пищи не было, если не считать аэрофлотовскую «синюю птицу» и чашку мутной бурды, которую они почему-то называют кофе.