Обречённая воля
Шрифт:
— Клади булаву!
— Вались с кошевых!
— Клади булаву!
Тимофей Финенко положил булаву на землю, поклонился воинству, пошёл из круга к атаманскому куреню, дабы в тот же час перебраться в один из общих, где жили по полтораста запорожских душ.
— Кричи, лиментарь, кошевого! Кричи, лиментарь!
— Чего ждёшь?
Полковник поднял булаву над головой, крикнул.
— Кого в кошевые?
— Костку Гордеенко! — грянули со всех сторон, забив другие имена, выкрикнутые слабее.
— Кого в кошевые?
— Костку Гордеенко! — ещё стройней ударила волна голосов, решительно забив небольшие десятки других голосов.
— Кого в кошевые? — третий раз спросил громогласно лиментарь, и в третий раз выкрикнул круг казака Гордеенко.
— Бери булаву, Гордеенко! — сказал лиментарь и, хромая в своих сапогах, как в глиняных горшках, отошёл в сторонку к другим полковникам.
Гордеенко был уже атаманом и слыл в московских приказах ненадёжным, склонным к государеву воровству, но близким душе простого запорожца. Он вошёл в круг, привычно поднялся на столец и вновь увидел вокруг себя просторный, но сплошь забитый сейчас майдан, обрамлённый постройками длинных куреней, пристройками для общевойскового добра, увидел крутой шатёр церковной колокольни и перекрестился. Потом он поднял булаву и низко поклонился на все четыре стороны. С его обнажённой головы узким хвостом свисал длинный оселедец [11] .
11
Оселедец — невыбритый клок волос.
— Казаки запорожски! Братове! Хай гутарит Булава!
Булавин снова поднялся на столец и заговорил:
— Братья! Казаки запорожские! Было у нас собранье казацкое на реке Хопре для того, что прислан был на Дон полковник Юрья Долгорукой для розыску и высылки из наших казачьих городков новопришлых с Руси всяких чинов людей, и городки наши многие разорили и пожгли, а нашу братью, казаков, многих пытали и кнутом били, и носы и губы резали напрасно, и жён, и девиц брали на постель насильно и чинили всякое надругательство, а детей, младенцев сущих, по деревьям вешали за ноги. То они не по-православному делали! И такое видя над собой разоренье напрасное его, князя Долгорукого Юрья и при нём людишек его побили мы, донские казаки, до смерти. Атаман войсковой, Лунька Максимов, спужался царёвых полков и супротив казачьей воли пошёл. Мы, донские казаки, бьём вам челом, братьям нашим запорожцам, и хотим, дабы вам быть с нами заедино, стоять за волю Донского и Запорожского Войска!
— Добро, Кондрат Булавин, — сказал Гордеенко. — Рада станет думу думать.
— Зараз идти с Булавиным немочно, — сказал лиментарь, — понеже наша легковая станица зараз на Москве.
Это заявленье поуспокоило раду, вернуло её к спокойному рассуждению, и Булавин понял, что до тех пор, пока не вернутся запорожцы с войсковым жалованьем и припасами из Москвы, ответа не будет.
— Живи, Булава, в Кодаке, я дам знать! — сказал Гордеенко.
Булавина с Окунем и Стенькой перевезли на пароме. Служивые люди стояли у самой воды и ждали, пока Стенька отсыпал им медяки.
— Едем в Кодак! — буркнул Булавин.
Вокруг Сечи на этот раз высыпало много народу, всё больше торговцы из украйных городов и заморские, жившие за стенами Сечи, обиравшие щедрое казацкое воинство.
4
Дьяк Малороссийского приказа Иван Волков стоял перед столом Шафирова. Шафиров заметно осунулся. Не было в нём той уверенности, что светилась в дни радостного известия о поражении Булавина, слишком рано праздновали победу в Москве, и теперь каждый день приходили тревожные вести о том, что страшный затаённый пожар на Дону набирает силу, незримо ширится, готовый разразиться опустошительным пламенем. День ото дня всё тревожнее вести с Дона — как тут не осунуться? Ему, дьяку Волкову, и то хватает хлопот, а уж Шафирову…
— Никак немочно отписать такое на Запороги, Пётр Павлович, понеже казаки запорожские испокон воровством поверстаны, не станут они приступать к Булавину.
— Да у них ли он, Булавин-то? Мне вон по вся дни грамоты идут: Булавин пойман! Булавин пойман! А на деле то один вор, то другой Булавиным пролыгается, вот и поймай.
— В Сечи Булавин был. Два раза. Другой раз на раде слово держал, казаков к своему воровству приворачивал.
— И чего?
— А того, Пётр Павлович, что ныне у них скинут старый кошевой, ныне выкрикнут Гордеенко…
— Этот старый вор?
— В том-то и поруха… Тимошка Финенко, как его скинули, отписал нам в приказ не по злобе — по совести, что-де токмо куренные атаманы к вору Булавину не склонны, а другие, слышно, в рот ему глядят.
— Где он ныне?
— В Кодаке сидит. Будто бы тайные послы к нему денно и нощно рыщут с Дону и других запольных рек.
— Взять его за караул!
— Вели, как взять? Запорожцы не отдадут — не повелось.
— Немедля отпиши Ивану Степанычу! Немедля!
— Отчается ли Мазепа?.. — усомнился Волков.
— Отчается!
Волков упрямо переступил с ноги на ногу, качнул головой, как если бы сказал при этом: «Не знаю, отчается ли…», а вслух произнёс:
— Моё дело сторона, токмо сдумалось мне, будто тёмен Мазепа. Идут на него тяжёлые наветы, будто сношенья иметь изволит тайные с польским королём нынешним, да и… душой зело нечист. Эвона чего выкинул: дочку Кочубееву, коя крестницей ему доводится, в жёны без венца взял, видать, златом приманил, ведь пятьдесят тысяч рублёв собирает на себя ежегодь! А девка-та во внучки годится ему.
— То делу не помеха! Отпиши ему, что-де ныне вор и богоотступник Кондрашка Булавин живёт в Кодаке, а мы-де тайно уведомлены о замыслах его воровских. Отпиши ему по рассуждению, дабы он того вора Булавина поймал, добро сковал и прислал за крепким караулом к Москве. Кои же казаки к бунту приворочены и вкупе с другими ворами являлись или идти на Дон сбираются, тем бы он чинил наказание по войсковым правам.
Волков с облегчением вышел от Шафирова на двор — не нравился ему этот выскочка, да чего поделаешь, коли они с царём Петром в один день именины справляют, напиваются у немцев до поросячьего визгу…
Подьячий Волкова втихую завязался с приказными в карты и прозевал хозяина. Волков вернулся назад, заглянул в душную клетину канцелярии, зыкнул:
— Михайло! А Михайло!
Подьячий Второв зажал медяки в кулак, выскочил вперёд:
— Чего велишь, батюшко?
— Пойдём скорей в свой приказ, чернильное ты рыло! Надобно грамоту писать Мазепе!
— Не успеть ныне: солнышко-то уж за полдень перевалило!
— Надобно скороспешно отписать, понеже великой важности та грамота!