Обречённые. Том 1
Шрифт:
— Если б не ты, и я остался бы таким, как все, — улыбнулся он. — И не было бы никакой школы…
— Неправда. Ты всегда этого хотел — думаю, и Там тоже. Я лишь подсказала, как этого достичь. И то невольно… Слушай, ты сам этого хочешь, как хочу и я. Я знаю. А когда у двоих одна мечта и одно желание — по-моему, это и называется любовью? Или я не права?
«Права, — с растущей паникой думал Мэтхен. — Но делать-то что?!»
В последнее время ему всё реже удавалось остаться наедине со своими мыслями — но когда оставался… Злодейка-память с удовольствием прокручивала каждый миг единственного поцелуя, каждый раз он думал о ней, мечтал вновь почувствовать едва заметный железистый аромат, исходящий от недавней жены Двуглавого.
Не в Двуглавом дело — теперь его можно не опасаться, да само по себе Мэтхена бы это не остановило. Для забарьерного жителя, хоть обывателя, хоть офицера Комитета по расовому контролю, не было большего извращения. Гомосексуалистом быть можно, зоофилом или некрофилом… Ну, не приветствуется, конечно, но то дело привычное и понятное, его любит смаковать жёлтая пресса двадцать второго века. А с мутантом подкупольским… Добропорядочного жителя Забарьерья вырвет от одной такой мысли…
Это — если разочек, да тайком, да потом из плазмострела, чтоб не осквернило белый свет детище противоестественной связи, нарушение всех Нюрнбергских, Лондонских и Варшавских расовых законов. А если не раз? Если полюбить так, чтобы не отделять её желания от своих, прожить с ней всю жизнь, растить детей и дарить друг другу любовь? Наверное, за такое отлучат от всех церквей мира разом, все спецслужбы разом начнут охоту. Взорвутся заказными разоблачениями жёлтые газетёнки, в Сети обязательно появится сайт, на котором во всей красе покажут отступника, предателя, не блюдущего чистоту расы и посмевшего связаться с уродами и вырожденцами. А обыватели, что и женились-то не потому, что любят, а потому что «время пришло» и «все женятся», спрячут за заказным гневом собственную трусость. Или просто погреют ушки на скандале.
Вспомнилось: их всех просто вышвырнули умирать, слишком трусливые, чтобы казнить и взять на себя хоть какую-то ответственность. Они же и обеспечили безнаказанность тем, кто ездит в Зону охотиться. Если без лицемерия: убивать безоружных, ничего им не сделавших мутантов. Такой контакт с мутантами не просто разрешён, это как бы даже героизм и подвиг во имя Свободного Мира. Разумеется, не бесплатно — всё должно приносить прибыль. И неважно, что у него два глаза, две руки и так далее. Охотники, попадись он в прорезь прицела, пристрелят с такой же лёгкостью, как любого подкупольца. Ради забавы, как Забойщика и остальных. Значит, они на одной стороне. Он и она — оба мутанты Подкуполья. Почти соотечественники…
— Смелее, — произнесла она, и хотя не понимала причину колебаний Мэтхена, женским чутьём уловила: что-то не так. — Или я тебе не нравлюсь?
Здесь таких проблем не возникало: будь у тебя хоть руки, хоть клешни, хоть ласты, да хоть всё вместе — если как мужик чего-то стоишь, без бабы не останешься. Как ей объяснить, не обидев? И… нужно ли объяснять? Мысли бились под черепной коробкой, как пойманная с помощью куртки крыса. Разговор помогал осознать то, что Мэтхен не мог понять даже Там.
В Забарьерье он не ладил с прекрасным полом. Все казались ненастоящими, как искусно сделанные роботы. Всем чего-то от него хотелось, каждая пыталась переделать под себя, не желая принять такого, как есть. И интересовал-то их, подозревал Мэтхен, не он сам, а старинный домик на окраине Эдинбурга и старый, теперь уже раритетный «Опель» и кредитка, на которую поступил грант на исследования и гонорар от изданной монографии. Некоторым нужно меньше — зачёт по курсовой или по спецкурсу. Правда, и обещали за такое лишь парочку жарких ночей, не больше. Самое интересное, они считали это не просто нормальным — а единственно верным. Что можно принять человека, как есть, именно человека, а не деньги или положение в обществе, и в ответ получить лишь любовь и верность — о таком они не подозревали. Нерыночно как-то, наверное, решили бы они.
Эири
Мэтхен не ответил. Ответили руки, притянувшие девушку к себе, ответили губы, прильнувшие к живой, тёплой и мягкой бронзе её рта. Целовалась она второй раз в жизни, но недостаток умения компенсировали страсть. Призрачно-серебристые веки в истоме прикрыли золотые глаза. Руки Мэтхена скользили по тёплой и мягкой, как у обыкновенной женщины, груди. Потом по лопаткам, нащупывая застёжки комбинезона… Руки Эири, такие же живые и тёплые, были заняты тем же. Лёгкий запах живого металла, исходивший от её волос, возбуждал лучше самых дорогих духов…
— Пойдём, — шепнула она. — Я знаю местечко…
«Местечком» оказались две потрескавшиеся бетонные плиты и вставшая на них буквой «П» третья. Под ними разместились импровизированные нары из железной двери и набросанного сверху относительно чистого тряпья. Не ахти какое брачное ложе, но уже то, что нет вездесущей слизи — не гут даже, а сразу супер гут. Поверх тряпья легли комбинезоны, поверх них — Эири, и сверху — Эрхард-Эдик. Дальше память отступила, расплавившись в круговороте рук, губ, волос: Мэтхен не помнил, как вошёл в неё, и когда пришла кульминация, он не остановился, а окончательно отпустил себя на волю. С тихим вздохом оба окончили танец любви — и распластались на ложе посреди неприглядных развалин. Со сладким, клейким звуком слились в завершающем поцелуе губы — будто скрепили союз двух тел и душ Большой Печатью Любви.
Сейчас в мире не было существ счастливее — ни по ту сторону Купола, ни по эту.
Он лежал со счастливой улыбкой, лениво поглаживая девичье бедро и прикрыв глаза прядкой её волос. Так казалось, что нет ни запустения, ни чёрной слизи, ни ползущих прямо по земле клочьев свинцового смога — Подкуполье брало своё. Именно Подкуполье: он больше не мог называть его Резервацией. Резервация — что-то дикое, убогое, вырождающееся, обречённое. Но Подкуполье стало домом. Кто согласится признать свой дом грязной клоакой?
— Эдик, — голос Эири сонный и хрипловатый, в нём слышны отзвуки пережитой страсти. — Родится ребёнок — как назовём?
— Придумаем, — беспечно произнёс Мэтхен. — Когда родится, тогда и придумаем.
— А если не успеем? — Эири была серьёзна, и Мэтхену это не нравилось. Ну как можно быть серьёзной и хмуриться в такой момент?
— Успеем, — махнул он рукой. — Вся жизнь впереди.
Он потянулся к девичьему телу руками и губами. И случилось маленькое чудо: на губах Эири снова заиграла улыбка, девушка прильнула к нему со всей новооткрытой страстью.
И всё повторилось. А потом снова и снова — до полного опустошения…
…Мэтхен проснулся рывком — будто вынырнул на поверхность неизвестного в Подкуполье моря. Первым было чувство тревоги, будто в дверь (если бы в посёлке сохранилась хоть одна) постучалась большая беда. Но вокруг царила тишина, только шелестел дождь. Не было слышно даже пьяных воплей: после драки все сидели по домам и зализывали раны. Да и дождик такой, что даже мутантам не стоит под него попадать.
Внимание Мэтхена привлёк громкий, подозрительно знакомый треск. Он такой уже слышал, но где, вспомнить не мог. Точнее, мог, но… Это же невозможно! Неужто «охотнички» пожаловали? Но был бы слышен рёв моторов, да и башенный пулемёт на стреляет по-другому. Не говоря уж о пушке… На сафари забарьерцы ездят на бронетехнике, боятся за свои шкурки. Ещё очередь — длинная, заполошная, непохожая на скупые и точные выстрелы «туристов». Тр-ратататах!.. Проклятье, да что происходит?!