Обреченный странник
Шрифт:
— Я так головы не пожалел, когда тебя в степь выручать ездил, а ты меня теперь до конца жизни попрекать станешь, коль беда на меня незнамо откуда пришла такая. Сказал бы лучше, как там Антонина живет?
— То мне и подавно неизвестно. Живет, поди… Ладно, чем еще помочь тебе могу? Гостинцев тут тебе принес, — кивнул он на большой, плетеный из ивовых прутьев, короб с крышкой сверху, стоящий у двери на полу, отъедайся, а то кожа да кости остались.
— Спасибо, Федя, себя береги, — глядя куда–то в сторону, ответил Иван.
— Постараюсь, — ответил тот, закашлявшись. — Через пару недель домой поеду, коль
— И ты меня извини, — ответил Иван.
Вечером того же дня к нему неожиданно явился все тот же горбатый сапожник и доверительно сообщил, чтоб Иван попросил офицера, фамилия которого Вахрушев, что заступит завтра на караул, отпустить его в город с кем–то из солдат для покупки себе пропитания или чего другого. Офицер меняется каждые два дня, и Иван может во всякое его дежурство спокойно отпрашиваться в город.
— А сколь ему платить требуется, тому офицеру?
— Вахрушеву? — не сразу понял горбун. — За все ему давно уплачено. Твое дело — в каждое его дежурство в город отпрашиваться и возвращаться обратно, когда велено будет.
— За что вдруг милость такая? — удивился Зубарев, видя, что горбун явно чего–то не договаривает. — Кто так обо мне заботится?
— Каину спасибочки за то говори, — хитро сощурился сапожник. — Все понял или повторить? — недобро сверкнул он на прощание маленькими глубоко посаженными глазками.
— Понял… — растерянно пожал плечами Иван.
И точно. На другой день он попросил позвать к нему караульного офицера, и тот незамедлительно явился, осведомился, зачем он нужен заключенному.
— Разрешите, ваше благородие, в город сходить, в торговые ряды, чтоб рубаху себе новую купить, а то эта вся, как есть, сносилась до дыр, — лихо отрапортовал ему Иван.
— Чтоб к ужину на месте был, — согласился тот. — Но одного не пущу, а пойдет с тобой Алексашка Сергеев присмотреть.
— Спасибо, признателен весьма, — чуть не до полу поклонился Иван, и кинулся собираться, все еще не веря, что сейчас выйдет из острога на свободу, пусть и при конвоире, но… на свободу! А там — как Бог даст.
И на следующее дежурство офицер вновь разрешил ему отправиться в город все с тем же солдатом, твердо наказав вернуться дотемна. Иван торжествовал. Он стал уже присматриваться, бродя по Москве, глухое место, где спрятаться, хотя бы на время от солдата. Таких мест было множество, и его так и подмывало стремглав кинуться через забор или меж торгующих, но всякий раз сдерживал себя, словно кто–то подсказывал ему, что пока рано.
Перед третьим его выходом в город, когда завтра вновь должен был заступить на дежурство столь любезный Вахрушев, в караульню к Ивану снова бочком проковылял горбатый сапожник и, поманив к себе пальцем, прошептал на ухо:
— Завтра, как отпросишься в город, то солдата при тебе не будет…
— А ты откуда знаешь? — не поверил Иван. — Так они меня без охраны и пустят, держи карман шире.
— Помолчи, петух драный! Не твоего ума дело. Слушай меня и не встревай. Как тебя в город отпустят, то сразу не уходи, а поболтайся во дворе, будто дело у тебя какое. Дождешься, когда на работу других арестантов поведут из камер, и поменяешься одеждой с тем, кто к тебе подойдет.
—
— Дальше он заместо тебя пойдет в город, а ты со всеми на работу. Все понял? А то смотри у меня, — на всякий случай горбун поиграл перед лицом у Ивана ножом и лишь после этого заковылял обратно.
Едва дождавшись утром смены караула, Иван с замиранием сердца постучал в дверь. Вскоре ее открыл Вахрушев, и по напряженности во взгляде Зубарев понял, что тот знает про сговор и, наверняка, сам в нем участвует.
— Опять в город? — не глядя на Ивана, спросил он. — Сегодня один пойдешь, а солдат тебя чуть позже, у заставы, нагонит. Выходи… — распахнул он дверь.
Иван вышел во двор и зажмурился от- того, что сегодня солнце светило необычайно ярко, и в воздухе жужжали толстые мохнатые шмели, вспархивали с белесой поленницы дров бабочки–капустницы, задорно чирикали на заборе взъерошенные воробьи — словом, мир предстал перед ним во всей своей земной красоте, и жалко было ее терять, возвращаться обратно в караульное помещение.
Он терпеливо дождался, бесцельно слоняясь по двору, когда из больших полукруглых дверей выведут колонну арестантов, предназначенных к работе, и, как только они попарно ступили из сумрачной арки дверей на солнечный дворик, то в первой паре увидел Ваньку Каина, неотрывно глядящего в его сторону. Он еще чуть постоял, посмотрел, как четверо караульных солдат пересчитали их, спросив имя каждого, и, не дожидаясь, прошел через острожные ворота мимо двух часовых, расступившихся перед ним, и неторопливо пошел к центру кипящей страстями и делами Москвы, не оглядываясь, зная, что уже никогда не вернется обратно и за ним с адским скрипом не закроются окованные железом ворота, не брякнет тюремный засов.
11
Первым порывом, когда Иван Зубарев вышел, не чуя под собой ног, за острожные ворота, было отправиться на постоялый двор к Федору Корнильеву, где можно укрыться до поры, а потом, по возможности, уехать с ним в Тобольск. Но чем ближе подходил он к Калужской заставе, тем более сомнения овладевали им: как только объявят розыск, а в этом он ничуть не сомневался, то наверняка вспомнят о брате, посещавшем его в остроге, найдут его место жительство и… Нет, твердо решил он, на постоялый двор дорога ему заказана. Нужно искать другое прибежище.
Переходя с одной улицы на другую, он незаметно для себя уходил все дальше и дальше от центра города и, наконец, оказался на самой окраине Москвы, вышел на небольшую, покрытую толстым слоем пыли дорогу, вьющуюся меж засеянных рожью полей. Не задумываясь, куда она может привести, Иван смело пошел вперед, правда, постоянно при том оглядываясь, словно из–за поворота могла выскочить пущенная по его следам погоня.
Навстречу ему изредка попадались крестьянские телеги с мирно подремывающим возницей, лениво взмахивающим кнутом. Они почтительно кланялись, завидя издали Зубарева, стягивали с голов шапки, видно, принимая того если не за барина, то за богатого купца. Иван молча кивал им в ответ, но заговорить не решался, полагая, что, коль начнут поиски, то могут расспрашивать и окрестных крестьян, которые по простоте душевной непременно выложат все как на духу.