Обреченный странник
Шрифт:
— Смею заметить, — осторожно вставил слово Кураев, — иностранные суда в порт архангельский заходят, а досмотр за ними тоже слабый.
— И об этом думал, — отирая руку салфеткой, согласился Бестужев, — надо срочно что–то предпринимать, пока… — и он рассеянно надолго замолчал, глядя в огонь, лизавший березовые дрова в камине.
— Разрешите напомнить, что человек, коим вы изволили интересоваться год назад, в остроге находится, — перебил размышления канцлера Кураев.
— Что за человек? — уставился на него Бестужев.
— Купеческий сын из Тобольска, Иван Зубарев.
— Зубарев, Зубарев… — несколько раз повторил, вспоминая, Алексей Петрович. Вспомнил, легко провел ладонью по лбу и осведомился: — За что он в острог посажен? Набедокурил где?
— В Берг–коллегии несколько человек побил.
— Вот как? Интересно. А с чего он в той коллегии очутился?
— За результатами проб на серебро пришел. Я от него записочку из острога получил, остальные подробности мне неизвестны, — вынул он из кармана иванову записку.
— Любопытно, дайте взглянуть, — Бестужев протянул к нему руку, взял записку, развернул и быстро прочел. — Почерк у него сам за себя говорит: у таких людей душа нараспашку. Верно говорю?
— Похоже, что так, — согласно кивнул поручик.
— Они, люди подобного склада, по наивности во всякие переделки и попадают. Так что вы от меня хотите, Гаврила Андреевич? Чтоб я этому неудачнику помог? То несложно…. А что он пишет, — вновь взглянул он в записку, — будто бы академик Ломоносов участие в его деле принимал?
— То мне неведомо. Как домой из Архангельска вернулся, слуга мне записку передал. Про академика мне ничего не известно.
— Да… тут есть, над чем подумать. Разрешите этот клочок бумаги у себя оставить? — Кураев согласно кивнул не возражая. — Завтра же наведу справки, что известно по делу сего Зубарева, и тогда дам вам окончательный ответ. Но в любом случае, благодарю вас за службу, и… — канцлер сощурился, протянув вставшему поручику руку для пожатия, — возможно, вскоре смогу обрадовать вас получением достойной награды за вашу преданную службу.
— Рад стараться! — щелкнул тот каблуками и бережно коснулся кончиками пальцев руки графа.
… Через несколько дней, когда Бестужев—Рюмин томился в ожидании в приемной императрицы, которая уже вторую неделю под разными предлогами отказывалась выслушать его, он заметил уверенно шедшего через малый зал Ивана Ивановича Шувалова. На нем был камзол вишневого цвета с большими пуговицами из чистого золота и такими же массивными пряжками на башмаках. Став любимцем Елизаветы Петровны, он, к чести сказать, не поимел для себя какой–то особой выгоды, как это обычно случалось при дворе: не получил высоких чинов или званий, крупных земельных наделов с крестьянами; только испросил для себя у государыни единственную привилегию — быть покровителем людей, приобщенных к наукам и искусствам. Все в столице знали о его дружбе с академиком Ломоносовым, у которого граф даже брал уроки словесности и риторики. Вспомнив о том, канцлер решил не упустить случая, чтоб побольней уколоть человека из враждебной ему шуваловской партии.
— Рад видеть в добром здравии ваше сиятельство, — шагнул он навстречу и несколько картинно поклонился, чего обычно никогда не делал, в чьем бы то ни было присутствии.
— Спасибо. И вам того желаю, — Иван Иванович явно не ожидал встретить здесь канцлера, а тем более не был настроен на беседу с ним, а потому лишь чуть приостановился и намеревался продолжить путь. Но Бестужев ловко заслонил ему дорогу и доверительно сообщил:
— Весьма сочувствую вашему визави.
— О ком вы? — наморщил лоб Иван Иванович и вынужден был остановиться, понимая, что просто так канцлер его не пропустит, пока не выложит очередную гадость, на которые тот слыл большим умельцем.
— Как? Вы не знаете? — удивленно всплеснул руками Алексей Петрович. Да уже весь Петербург только о том и говорит, верно, даже слугам известно.
— Извольте выражаться поточнее. Знаете ли, я спешу и для пустых излияний просто не имею времени. Да и… — Шувалов замолчал, обдумывая, как бы высказаться не столь обидно для канцлера, и закончил фразу, — не большой охотник я до сплетен и пересудов столичных.
— Конечно, конечно, — ухватил за локоть Ивана Ивановича Бестужев и зашептал в самое ухо, — вы у нас теперь птица важная, высоко летаете, куда и нас, грешных, не всегда пускают. Только вот как вдруг вышло, что академик ваш лапотный, Ломоносов, вдруг на сторону вора и изменника государственного встал?
— Михайла Васильевич?! На сторону вора и изменника?! — брови графа Шувалова полезли вверх, и он даже чуть приоткрыл рот от изумления. — Не может быть, не верю!
— А вы узнайте у братца своего, за что в острог посажен купеческий сын из Тобольска Ванька Зубарев. Он вам все и объяснит, выложит.
— Какого брата вы изволите иметь в виду? — не сразу догадался Иван Иванович, но тут же сообразил, что канцлер тонко намекнул ему на Александра, что ведал Тайной канцелярией, осекся, потупился и постарался перевести разговор в другое русло. — Собственно говоря, ваша в чем тут корысть?
— Моя? Корысть? — подобострастно взмахнул руками Бестужев. — Побойтесь Бога, Иван Иванович. Мы к вам со всем сочувствием и открытой душой. Мне, как исконно русскому человеку, жаль Михайлу Васильевича. Следствие… Допросы… Обвинения… Я понимаю, в ваших силах замолвить за него словечко, и все образуется. Но он сам куда смотрел? Или не догадался сразу, что проходимец перед ним? А ведь он, вор тот, теперь из острога может и оговорить уважаемого человека. — Бестужев замолчал, поедая глазами Шувалова. Канцлер уже успел навести справки по делу Зубарева, узнал о том, что результаты проб руды, сделанные Ломоносовым, подвергнуты Берг–коллегией сомнению, сам искатель посажен в острог не столько за драку в коллегии, сколько за введение в заблуждение правительственных властей. Правда, дело можно умело повернуть иначе, списать все на незнание Зубаревым правил розыска руды, всыпать ему плетей и прогнать обратно, в затерянный меж сибирских лесов Тобольск. Но Бестужев уловил во всем том интригу, где невольно оказались замешаны лица противной ему партии и безошибочным чутьем опытного царедворца уловил собственную пользу в, казалось бы, незаметном и обыденном деле. Зубарев связан с Ломоносовым, а тот находится под прямым покровительством нынешнего фаворита, Ивана Ивановича Шувалова, — вот его козыри, которые он попридержит, а выбросит лишь в нужное время, наверняка. И тогда уж точно повергнет к своим стопам любимчика государыни.
— Пока ничего не могу вам ответить, ваше сиятельство, но обязательно все разузнаю, и, думается, событие сие не столь важно, как вы излагаете, обходя канцлера сторонкой, скороговоркой отвечал Иван Иванович.
— Очень может быть, очень, но… — важно надул щеки Бестужев, — весьма неосторожно входить в сговор с подобными людьми.
— В сговор? Какой сговор? — принял на свой счет замечание канцлера Шувалов. — Думайте, что говорите…
— Что думаю, о том и говорю, в отличие от некоторых известных мне людей, — ловко парировал Бестужев, и чуть кивнув, отвернулся от собеседника, оставив того в полной растерянности.