Обреченный странник
Шрифт:
— А… Купецкий сын пожаловал, — пробасил тот, напевая себе что–то под нос, — ко времени пришел, молодец. Могу обрадовать тебя: готов результат.
— И как? — не вытерпел Иван, и глаза его лихорадочно заблестели.
— Не скажу, чтоб все пробы оказались благоприятными для твоего дела, но из одного образца, сейчас скажу, — полез в свои записи Михайла Васильевич, вот, нашел, образец за нумером 29 особо выделить надо. Остальные же пробы показали: пуд руды от двух до пяти золотников серебра в себе содержит.
— Не может быть! — вскричал Иван. — Неужели правда?!
— С чего бы мне врать тебе, сударь, — сухо ответил Ломоносов, но глаза его искрились лукавой усмешкой, — вышел с того возраста, когда шутки шутить в таком деле можно.
— Значит, не зря по горам лазил?! — запрыгал от радости Иван и кинулся, было, целовать академика, но тот брезгливо отстранил его от себя. — А мне все говорили: "Нет серебра! Нет серебра!" Накося, выкуси! Нашел!!!
— Погодил бы радоваться, то еще не конец, — остановил его Ломоносов, неизвестно, что еще господин Шлаттер из Монетной канцелярии покажет, да и Берг–коллегия не докладывала о своих изысканиях.
— И что с того? — простодушно удивился Иван. — У вас–то результаты добрые, а это главное.
— Ты, сударь мой, и вправду совсем дитяте. Или не понял, что я тебе давеча толковал? Тут большая политика замешана, а значит, жди неприятностей.
— Каких таких неприятностей? Откуда им взяться, когда вами серебро в руде моей найдено? Мало ли что они там понапишут.
— Воистину, агнец Божий, — всплеснул руками Ломоносов, — таких, как ты, за веревочку привязывают и по миру водят напоказ добрым людям, чтоб ума–разума набирались, во всякие всячины не верили.
— А Леврин? — вспомнил вдруг Иван, — Он ведь тоже серебро выплавил в Тобольске.
— Какой еще Леврин? — кустистые брови академика взметнулись вверх. Что за гусь такой лапчатый?
— Почему гусь, — обиделся Зубарев, — он мастер с Колыванских заводов, он пробы делал с моей руды.
— Так что с того? Думаешь, какому–то там мастеру наши господа с Берг–коллегии поверят? Они и меня–то не больно чтут, а про него и говорить нечего. Впрочем, чего раньше времени загадки загадывать. Завтра отправлю с посыльным свои результаты по назначению, а уж потом пусть там разбираются, какое им решение выносить. Свое дело я сделал, на сем смею откланяться.
— Спасибо вам, — поклонился академику Зубарев, — вовек вашей доброты не забуду. Сколько с меня за работу?
— Еще чего, — фыркнул высокомерно Ломоносов, — за опыты те из казны оплачено. Забудь про деньги.
— Как из казны? — поразился Иван.
— А так, положено за подобные опыты из государственной казны платить, поскольку разработка всяческих рудников есть дело государственное. Я тебе о чем и толкую который день, а ты все уразуметь не можешь.
— Да, сурьезное, видать, дело, — озабоченно почесал в затылке Иван, — а, где наша не пропадала, авось и остальные пробы серебро покажут.
— То мне неизвестно, — усталым голосом отозвался Ломоносов, натягивая шубу, — поздно уже, прощай, купеческий сын…
— До свиданьица, — низко поклонился ему Иван.
Когда на следующий день спозаранку он явился в Берг–коллегию, то заспанный швейцар не пожелал и разговаривать с ним, заслонив собой вход во внутреннее помещение.
— Не велено пущать каждого в коллегию без особой на то бумаги, — выставя вперед обе руки, теснил он Ивана к выходу, — жди снаружи, может, и пойдет кто из знающих тебя людей, с ним и говори о деле…
Не оставалось ничего другого, как выйти на крыльцо и там, пританцовывая от холода, вглядываться в лица проходящих мимо него служителей. Но никто из них не проявлял особого интереса к порядком закоченевшему просителю, пока, наконец, один почтенного вида господин сочувственно не поинтересовался:
— Ждешь кого или так, без толку, околачиваешься? Не попрошайка, случаем, а то развелось вас нынче, как собак нерезаных.
— Никак нет, ваше высокоблагородие, — поспешно заверил его Иван, — по делу пришел, а к кому обратиться, и не ведаю.
— Так то ж Берг–коллегия?! Какое у тебя, мужика неотесанного, дело может быть в столь почтенном учреждении?
— Михайла Васильевич Ломоносов велел непременно сюда идти.
— Кто, ты сказал? Ломоносов? Это не академик, случаем? Неужто с ним самим знаком?
— Да как с вами, ваше высокблагородь, вчерась только расстались. Он пробу из руды моей брал на серебро, — и Иван вкратце поведал сердобольному служителю всю свою историю.
— Слышал я про те пробы чего–то, да только, о чем речь шла, не припомню, — выслушав рассказ Зубарева, ответил ему служитель, — меня Петром Карловичем зовут, инспектором тут служу, — представился он, — пошли за мной, может, и найдем того, кто тебе нужен, — и он беспрепятственно провел Ивана мимо почтительно склонившегося швейцара. — Погодь здесь, а я схожу узнаю, что к чему.
Иван остановился в полутемном коридоре возле обитых темным сукном дверей, и принялся ждать. Здесь, в государственном учреждении, ему вдруг мигом вспомнились опасения академика о кознях, которые могут строить чиновники, да и Гаврила Андреевич Кураев в свое время не советовал заниматься рудным делом, отец и братья отговаривали… В полумраке коридора висела зловещая тишина, и каждый хлопок или скрип дверей вызывал в душе недобрые предчувствия. Подождав чуть, он неожиданно решил идти обратно, махнув на все рукой, но тут показался встреченный им давеча служитель и, пряча глаза, велел пройти за ним в конец коридора, где пропустил в дверь вперед себя и сам зашел следом
— Здравствуйте, — поздоровался Иван, стягивая с головы шапку и оглядывая просторную комнату с большим столом возле залитого ранним, утренним светом окна.
— Милости просим, — отозвался сидевший за столом солидный мужчина с красными отвисшими щеками и бугристым угреватым носом, — ты и будешь Иван Зубарев?
— А кому же еще быть, как не мне? — в Иване проснулась вдруг какая–то дерзость и бесшабашность, которая возникает в человеке, которому нечего терять.
— Значит, ты и привез руду на пробу, о чем государыне нашей, императрице прошение подал?