Обреченный странник
Шрифт:
— Будь ты трижды неладен, — горячо выругался Иван Иванович, выходя из зала, когда уже вполне мог быть уверен, что канцлер не расслышит его слов. Каналья! Все настроение мне испортил! Нет, сейчас не время идти к государыне, надо узнать, что он там наплел, — и, набросив на плечи шубу, выбежал на крыльцо и приказал кучеру срочно свезти его в академию.
Ломоносова Иван Иванович застал в лаборатории бурно вышагивающим меж столов, заставленных пробирками, ретортами и иной нужной для опытов посудой. Он был без парика, в одной рубашке и никак не ожидал, что кто–то вдруг может без приглашения нагрянуть к нему. Да и во всей академии давно было известно, что, когда Михайла Васильевич не в духе, под руку ему лучше не попадаться, а потому никто не рисковал лишний раз сунуться в его кабинет без особого на то приглашения.
— Кого там черт принес? — громко крикнул он, даже не повернувшись на звук хлопнувшей позади него двери.
— То я буду, Михайла Васильевич, — ничуть не обидевшись на столь нелюбезную встречу, ответил Шувалов.
— Покорнейше прошу прощения, Иван Иванович, — смутился академик и густо покраснел. — Никак не ожидал, что вы самолично пожалуете. А эти все, — ткнул он здоровенным пальцем в стену, — изрядно мне надоели, поскольку давно уже биты не были. Но, не ровен час… дождутся! Сподобятся испытать гнев мой!
— Остановись, Михайла Васильевич, — слегка тронул академика за плечо Шувалов и тут же отшатнулся от резкого запаха винного перегара, шедшего от Ломоносова.
— Что? Не нравится, чем пахнет? — засмеялся Ломоносов, видя неудовольствие своего покровителя. — А травить меня несусветными измышлениями им можно?! Лучше уж вином себя отравить до смерти, чем ждать, пока их языки это сделают.
— Расскажи, что случилось, — отойдя подальше от разбушевавшегося Ломоносова, попросил Шувалов. — А то встречаю давеча великого канцлера нашего, лису великую, если по чести сказать, а он мне намекает, что ты за какого–то подлого человека заступился, который в остроге сидит. Про руды опять же толкует. Что за притча такая?
— Канцлер наш — не просто лиса, а ехидна ядовитая. Чую, его рук дело, не иначе. Нет, как они все посмели в честности моей усомниться? Как?! Кто им такое право дал?
— Давай, Михайла Васильевич, по порядку все, а то так нескоро пойму, что стряслось.
— Сейчас, обскажу все как есть. Только приму чуть, а то башку ломит, словно стальной обруч на ней, — Ломоносов подошел к большому застекленному шкафу и вынул из него пузатый штоф с вином, налил почти полную стеклянную мензурку, которой он пользовался вместо стакана, и, блаженно зажмурившись, вылил все содержимое себе в рот. — Эх–ма! Хорошо пошла! Не желаете, ваше сиятельство?
— Уволь покорно, — сморщился Иван Иванович. — И тебе хватит, однако, уже.
— Сам знаю, когда хватит. У меня изнутри специальный механизм есть: как там громко скрипеть и щелкать начинает, то, значит, пора останавливаться. Точно говорю. Так о чем рассказывать, ваше сиятельство?
— Расскажи, как в историю угодил, что якобы по всей столице слухи уже ползут. Сам понимаешь, что, коль всем о покровительстве моем известно, то все это непременно и меня касается.
— Думал уже о том, — поскреб в затылке Ломоносов, — не дурак, понимаю, что вам тоже из–за этой дурацкой истории перепадет. А началось -то все проще простого, яйца выеденного не стоит. Пришла бумага из Сената, мол, по личному распоряжению государыни -императрицы требуется провесть пробы на серебро из руд, доставленных с Урала купецким сыном Иваном Зубаревым. Работы не ахти сколько, к тому же и плата за то солидная полагалась.
— Так, так, — задумчиво похлопал одной перчаткой о другую Шувалов. Значит, от государыни приказание сие исходило. Интересно. Дальше что?
— Сделал я эти пробы. Зубарев тот — парень ничего, только странный какой–то, мечтательный малый, будто и не от мира сего, приходил несколько раз, присутствовал при опытах моих. Я ему, как есть, все и сказал первому: имеется серебро в рудах твоих. Не во всех, но встречается. Особенно одна проба удачнее других оказалась: пять золотников серебра на пуд руды вышло из нее.
— В других пробах, значит, серебра и совсем не было? — поинтересовался Шувалов.
— Да как вам объяснить, ваше сиятельство, то дело тонкое. Вы уж простите меня, мужика неотесанного, но теорию свою на сей счет пересказывать не стану, одно скажу: еще искать надо руду в тех краях, чтоб на настоящую, богатую жилу натолкнуться. Смог бы сам туда поехать, то другое дело, а так, безнадежно взмахнул рукой академик и вновь направился к шкафу, но на полпути остановился, словно прислушался к чему, мотнул головой и слегка усмехнулся. Нет, вроде поскрипывать начало внутри, значит, пока что хватит, — и повернул обратно, так и не дойдя до шкафа.
— Потом–то что было? — поторопил его Шувалов, замечая, как легкое раздражение против Ломоносова начинает закипать в нем.
— А потом самое интересное и началось. Призвали меня в Берг–коллегию, и советник тамошний, Франц Иосифович Шлезинг, спрашивает: "Как так вышло, что у тебя, любезный, в отчете наличие серебра очень даже солидное указано, тогда как и в нашей коллегии, и на Монетном дворе и близехонько ничего не найдено?"
— Вот откуда ветер дует, — негромко произнес Шувалов, — теперь понятно…
— Что вам понятно? А я так ничегошеньки не понял. Какое мое дело, что у них за пробы вышли? Я бы их тоже мог спросить: "А почему вдруг у вас серебра в тех рудах не найдено?" Но ведь не спросил! А они по какому праву меня вдруг допрашивать решились?
— Только и всего? — с облегчением вздохнул Шувалов. — Ничего более? За этого самого… как его…
— Ивана Зубарева, — быстро подсказал Ломоносов.
— За Ивана Зубарева того не заступался?
— С чего мне за него вдруг заступаться? Не родня. Да и не совершил он ничего, чтоб заступничества от меня просить.
— А в сговоре с ним тебя кто обвинил?
— Да эти, — указал Михайла Васильевич на стену, — быстрехонько обо всем пронюхали и айда языки чесать. Мол, продался я за хорошие деньги, показал сибиряку тому наличие серебра в руде, чтоб он получил разрешение на разработку.
— Михайла Васильевич, скажи мне только честно: не мог тот Зубарев тебе пробы подменить? Может, иной кто заходил без тебя? Вспомни хорошенько, подумай.
— Да кому это надо? Как можно в руду серебро затолкать, то бы и младенец распознал сразу, коль не слепец. А я пока, слава Богу, зрячий, да и не малец. Нет, не могло такого быть. Никак не могло.