Обреченный странник
Шрифт:
Но один из возчиков остановился сам, натянув вожжи, спрыгнул на землю и принялся подтягивать подпругу, дожидаясь, когда Иван подойдет к нему поближе.
— Здоровьица вам, — поклонился он, держа в руке валяную поярковую шапку.
— Мое почтение, — чуть кивнул Зубарев, собираясь пройти мимо и не вступать в разговор.
— Ищите кого? — с любопытством поинтересовался мужичок, чтоб как–то завязать разговор. Был он из породы тех людей, что могут говорить часами без умолку, лишь бы рядом оказался кто–то из слушателей. — Может, чем помочь смогу, вы только скажите, мы завсегда рады с превеликим удовольствием…
— Что за деревня там виднеется? — спросил Иван, чтоб хоть как–то поддержать разговор.
— Эта–то? Слобода при фабрике. Недавно выстроились, — с готовностью пояснил тот. — А дале село Преображенское будет. Вам, чай, туда требуется? Я бы подвез, да спешу, вот ежели дождетесь, когда обратно возвертаться стану, то с превеликим удовольствием.
— Спасибо на добром слове, но сам помаленьку доберусь, тут недалече.
— В слободу, значит? Не к Абраму Рукавишникову, случаем? А то он сказывал, будто ждет кого из города.
— К нему и иду, — согласился, чтоб как–то отвязаться от навязчивого мужика, Иван.
— От меня поклон передайте, скажите, мол, на обратном пути заверну к нему непременно кваску попить. Квас у него знатный, — без умолку сообщал тот все новые и новые ненужные подробности, но Иван уже не слушал его, а неторопливо пошел дальше.
Слобода прилепилась вдоль большого, с глинистыми берегами пруда, перегороженного близ речки плотиной. По верху плотины стоял длинный рубленый сарай, почти без окон, с выглядывающим из–под него мельничным колесом, что тихо поскрипывая, медленно вращалось под неослабевающим напором воды. Едва Иван дошел до первого дома, как из подворотни выскочила взъерошенная собачонка с комками репьев на загривке и злобно залаяла, сообщая о появлении в селении нового человека. Из калитки высунулась женская голова в сером домотканом платке и тут же спряталась обратно.
— Где Абрам Рукавишников живет? — крикнул Иван наудачу, надеясь напроситься у того на квартиру, сославшись на встреченного им мужика.
— Тама, — ответили ему из–за ограды, — к плотине ближе дом, на взгорке стоит, а сам он на фабрике сейчас быть должен.
Не поблагодарив, он пошел в указанную сторону, замахнулся на провожавшую сиплым лаем собаку, отчего та моментально шмыгнула в подворотню и оттуда, осмелев, залилась и вовсе неистово, как будто перед ней был злейший враг всей собачьей породы.
Абрам Рукавишников оказался долговязым мужиком со смоляными кудрями и тонкой щеточкой усов на верхней губе. Он придирчиво оглядел Ивана Зубарева и поинтересовался, откуда он его знает. Не пожелав ссылаться на встреченного им возницу, Иван тут же, с хода, присочинил, будто бы в Москве на торгах слышал о бумажной фабрике близ Преображенского села и решил поглядеть, как она устроена.
— Купить, что ли, хочешь? Не темни, я в тебе купца сразу признал, фыркнул Абрам. — Я хоть и не хозяин ей, а всего лишь старший мастер, но кое–что в жизни понимаю, не вчерась родился.
— Купить мне ее не с руки, но, как чего устроено, поглядеть не мешало бы. Может, сумею такую же у себя выстроить.
— Дурное дело нехитрое, были бы голова да руки, а там не помрешь со скуки. Сам–то откуда будешь?
— С Перми, — соврал в очередной раз Иван.
— А -а -а… Пермяк соленые уши! Неужто у вас таких фабрик не имеется, что сюда поперся?
— Нет, — убежденно затряс головой Иван. — Откуль им взяться? А пожить у вас недельку–другую будет где?
— Хочешь, так к себе могу определить на время. Изба у меня добрая, поместимся.
Так Иван нечаянно–негаданно занял небольшую комнатку в доме мастера бумажной фабрики вблизи Москвы. Абрам Рукавишников несколько раз водил его посмотреть, как производится бумага, подробно разъяснял, из чего складывается процесс ее получения, и уже через неделю Ивана знали все работники, гостеприимно здоровались с ним, и даже пополз слух, якобы он собирается купить со временем все бумажное производство.
Меж тем Иван постоянно оставался в страхе, что вдруг в слободу приедут солдаты с розыском, и на всякий случай подробно порасспросил своего хозяина, где и какие деревни находятся поблизости, узнал какие тропки и дороги ведут туда.
— А верстах в двадцати от нас генерал проживает, — разоткровенничался Рукавишников, видя, как Ивану интересны все подробности.
— Что за генерал? — на всякий случай спросил Иван, хотя ему не было никакого дела, кто бы там ни жил.
— Самой императрицы нашей ближайший родич, Иван Симонович Гендриков. Раз видел его в колясочке — красавец из себя!
— Гендриков? — переспросил Иван, чуть не выдав себя дрогнувшим голосом от подобного сообщения.
— А чего, знаком он тебе, что ли?
— Да откуда, — поспешил заверить мастера Зубарев, — слышал где–то, а так с чего мне с ним знакомство водить?
Уже через несколько дней после их разговора Иван выпросил у Рукавишникова лошадь и коляску, якобы для поездки в Москву, и отправился в имение Гендрикова, не имея ни малейшего представления, что он сообщит тому, если только удастся встретиться с генералом. Добравшись до загородной усадьбы двоюродного брата императрицы, с которым его познакомил в свое время поручик Кураев, Иван по дороге решил рассказать ему без утайки о своих злоключениях и попросить хотя бы совета, если не помощи. Памятуя о том, как граф собственноручно перевязывал ему рану, он решил, что вряд ли тот побежит доносить в полицию о беглом арестанте, не с руки графу такое.
При въезде в усадьбу Зубарева долго выспрашивали, кто он такой да по какому делу явился к графу, который, на его счастье, оказался как раз в имении. Ему не оставалось ничего другого, как отрекомендоваться знакомым поручика Кураева, после чего он был пропущен и проведен во внутренние покои барской усадьбы. Граф Гендриков вышел далеко не сразу, и Иван чуть было не задремал, ожидая его на мягком диванчике, стоявшем в прохладном углу под большим незнакомым растением, растущим в деревянной кадушке. Наконец, послышались быстрые шаги, и Иван Симонович вошел в приемную и цепко вгляделся в неожиданного посетителя.