Обручник. Книга третья. Изгой
Шрифт:
Вроде поймал он в тайге грибницу или ягодницу, и надругался над ней самым гнусным образом.
Не избежала тюремная участь и средних лет «ходока».
Его посадили за воровство.
А молодого – за антисоветскую пропаганду.
Говорят, после возвращения из Кремля, он сказал:
– Сталин – это тупой, ограниченный тип, способный только обозначать, что он есть. После посещения его поганого кабинета, захотелось вымыться в серной кислоте.
Автор же статьи пишет:
«Может,
Поэтому я обращаюсь к подписчикам нашей газеты:
Отошлите этот номер товарищу Сталину.
Пусть он знает, какие враги Советской власти прикрываются партийными билетами».
Вспомнил Сталин, как некоторое время назад Дзержинский ездил в те самые края.
Неужели его сотрудники просмотрели там то, что сейчас выглядит уму непостижимым?
Он полистал свой блокнот и усмехнулся:
– А ведь, кажется, было вчера.
Оказалось, особо уполномоченным Феликс Эдмундович ездил в Сибирь в двадцать втором году. Еще при Ленине.
Помнится, Сталин не очень одобрял, что Владимир Ильич взвалил на Дзержинского и бремя наркома железных дорог.
– Пока не избавимся от мешочников, – говорил Ленин, – ни о какой серьезности в экономической политике и думать нечего.
Наступало и взяточничество.
И тоже почти повальное.
Можно сказать, критиковал Сталин Ленина за Дзержинского, что он того заставляет на износ работать.
Сам же ему, после смерти Ильича, предложил возглавить Всесоюзный Совет Народного Хозяйства.
Как-то по инерции получилось.
Но, главное, он так и не был освобожден от обязанности в ГПУ.
На пленуме же ЦК четырнадцатого июля Сталин порадовался за Феликса Эдмундовича.
Выглядел он, как говорится, молодцом.
Да и выступление чего стоило.
Поэтому ныне, то есть двадцатого июля, удивился, что Дзержинского нет на работе.
– А где же он может быть? – спросил Сталин.
– Кажется, ему стало плохо и он уехал домой, – был ответ.
Сталин позвонил на квартиру Дзержинского.
Надо немедленно реагировать как на эту статью, так и на тот произвол, который процветает на Амуре.
К телефону долго никто не подходил.
Потом в трубку ворвались рыданья.
– Софья Сигизмундовна! Что случилось? – вскричал Сталин.
– Он – мертв, – был ответ.
17
Письмо более чем странное.
Вернее, оно больше тянет на жалобу или на что-то в этом роде, на некого чудака, который говорит с крестьянами так, словно является безусловным хозяином земли.
«Что он сочиняет разные небылицы, – говорится в письме, – это куда-бы ни шло. Но он хочет, чтобы ему подчинялись все, кто – от государства – получил землю. Он так и говорит: «Землю вам отдали затак, так отрабатывайте этот факт». А мы, товарищ уполномоченный, заплатили за эту землю кровью».
Уполномоченный и привез это письмо Сталину.
– Был я на Игрбитском съезде сельскохозяйственных советов, – рассказал его. – Ну шла обыкновенная в этих случаях говорильня. И вдруг выходит один человек и говорит: «Кооператив, конечно, хорошо. Но нужно коллективное хозяйство».
И стал говорить, в чем отличие того от другого.
– Ну и в чем же? – поинтересовался Сталин.
– В кооперативе он как бы нанятый. А в колхозе – хозяин.
Сталин, конечно, прибеднялся, когда задавал свои наивные вопросы.
Но ему хотелось выведать, что происходит в деревне сейчас, когда она осталась без попечительства помещиков.
– Некрасовская тенденция, – сказал уполномоченный, – «барин нас рассудит», к сожалению, еще не изжита.
– И что мешает этому.
– Рутина.
Сталин подумал и без юмора ответил:
– Да, серьезная женщина.
– И еще то, – продолжил уполномоченный, – там перестали радоваться.
– Уже пресытились тем что есть? – уточнил Сталин.
– Кажется, вы были со мной рядом. Получают трактор, а пашут на быках и на лошадях.
– А тут в чем дело?
– Опять же рутина.
– Но хоть что-нибудь говорит в нашу пользу?
Вопрос Сталина, кажется, все же таил элементы отчаяния.
– Как это ни прискорбно сознавать, – начал уполномоченный, – но войны, в том числе и Гражданская, породили в крестьянстве психологию сиюминутчика.
Сталин молчал.
– Раньше он был хозяин жизни, а теперь…
Уполномоченный, кажется, колебался, говорить или нет.
Потом произнес:
– При настоящем деле только кулаки.
Сталин отчаянно закурил.
– А те, ради кого старались… – начал он.
– Пьют, товарищ Сталин! – в отчаянье произнес уполномоченный. – И клянут все и вся.
Наступила ничего хорошего не предвещающая пауза.
Кажется, Сталин вот-вот изгонит этого лже-свидетеля.
Но он повел себя иначе.
– Ну и что вы думаете нужно делать?
Взгляд – в упор.
Уполномоченный выструнил спину.
– Я происхожу из казаков, – жестко сказал он. – У нас подобную дурь изгоняли плетью.
– Приказываете сечь?
Кажется, в голосе Сталина появилась ироническая насмешливость.
– А вы жесточе, чем я думал, – через молчание сказал Сталин.
– Не я, жизнь такая, – парировал уполномоченный.
И ушел.
Вернее, был провожен до дверей.
Сталин вернулся к столу.