Обряд на крови
Шрифт:
— Ладно. Пока молчу. Дальше.
— А дальше, Боря, еще больше… Связи он нас лишил и, как я уверен, совершенно успокоился. Больше мы для него, по-видимому, никакой опасности не представляем. Он одного хотел, только одного — чтобы мы от него отвязались и не сумели никому в ближайшее время о нем сообщить. О его местонахождении. И только в ближайшее. Дальше — хоть трава не расти. Ему, Боря, просто-напросто фора была нужна, чтобы успеть за это время бесследно в тайге раствориться. И все. Только фора. Больше ничего ему от нас и не требовалось… В таком случае какого беса ему
— Да мог же и просто передумать? Сначала решил нас в живых оставить, а потом допетрил, что капитальную промашку допустил. Косяка упорол крупного. Что мы для него теперь совсем нежелательные свидетели?
— Нет, Боря. Не вяжется. Ну не похож он на человека, который свои решения по ходу дела меняет…
— Н-у-у, Михалыч, ты даешь! Этого я от тебя совсем не ожида-а-ал. Это уже какое-то пацанство получается, гадание на кофейной гуще. Похож — не похож. Любит — не любит. Ты что, сто лет с ним знаком, тыщу лет его знаешь?
— Знаю или нет, не важно. Вроде бы пожил уже, — начал против воли наливаться злостью Назаров. — Научился немножко в людях разбираться.
— Да я же с этим и не спорю, Михалыч, — уловив металлические нотки, проскользнувшие в словах начальства, сообразив, что слегка переборщил, хватил лишнего, своевременно сдал назад Кудряшов. — Но все одно это только твое… наше предположение. Пока не проверим досконально…
— Проверить-то, конечно, проверим, — по достоинству оценив реверанс подчиненного, усмехнулся и уже более спокойным голосом продолжил Назаров. — У нас с тобой теперь нет больше никакого другого выхода, как его догонять. А там уже, не знаю как, просьбой или силой, но только батарейки нам вернуть надо в любом случае. Надо обязательно в заповедник сообщить, чтобы подмогу прислали. Не нравится мне совсем вся эта история… Да и за тебя я тревожусь, Боря… Почти трое суток топать до первого кордона с таким ранением… Как ты, кстати?
— Да нормально. Слегка пощипывает, но вполне терпимо.
— Не морозит? Дай-ка лоб пощупаю.
— Да прекрати, Михалыч, — резво отстранился Кудряшов. — Что я тебе — девка малахольная, чтоб меня ощупывать. Сказал же — нормалёк. Значит, так и есть. Тоже мне — нашел ранение…
— Это пока, Боря. Пока. Надеюсь, понимаешь, что в любой момент может у тебя лихорадка начаться? А если прихватит, что я с тобой тогда делать буду? А если начнется нагноение? Я ведь рану твою только стрептоцидом и присыпал да бинтом обмотал. И промедола всего один тюбик остался. Больше ничего обезболивающего.
— Ничего, перекантуюсь. Не беспокойся. Это все мелочи. Да ты же и сам видел — ничего там такого страшного. Кость не зацепило. И даже не сквозной пробой, а только так — с самой краюшки шматок мясца отколупнуло. Считай, из строя он меня не вывел…
— Шматок, шматок… Да если б это дома случилось, то я бы… — по инерции проворчал Назаров, но, поглядев на расплывающуюся в нарочито бодренькой и даже слегка язвительной улыбочке Борину физиономию, оборвал себя на полуслове. Помолчал немного, ощупал внимательным взглядом лежащую под гребнем увала припорошенную снегом, поросшую полынью и густым мохнатым
— Да понял я, Михалыч. Не дурак. Конечно, понял. Есть вероятность того, что по нас кто-то другой палил. Пусть небольшая, но все же есть. Не буду я с тобою больше спорить. И этот кто-то вполне может и дальше где-то рядом с нами шарахаться…
— Ну вот, наконец-то! И стоило, Боря, такую долгую тягомотину разводить, нервы мне мотать понапрасну?
— Да ты ж меня знаешь, Михалыч, — хохотнул Кудряшов и слегка покривился от резанувшей предплечье боли. — Люблю я поспорить мал-мал. Особенно с тобой. — И, оправившись, начиная, как обычно, ерничать, скорчил покаянную рожицу: — Ну не могу же я сразу со всем согласиться. Не могу. Такой уж, видно, уродился.
— А раз есть такая вероятность, — не принимая предложенного Кудряшовым легкого тона в разговоре, с полной серьезностью утвердил Назаров, — то мы с тобой просто обязаны ее учитывать, если не хотим, конечно, опять на пулю нарваться… Это я и хотел в тебя втемяшить. Хотел, чтоб ты этим проникся как следует.
— Считай, что я проникся, шеф.
— Ну вот и хорошо.
— Да внял я тебе, Михалыч. Точно внял. Вот прямо до кишок проникся. Ну что? Двинули?
— Подожди, Боря, и это еще не все. Готов послушать?
— Слушаю.
— И этот кто-то, если я правильно понимаю, очень не хочет, чтобы мы этого Робин Гуда догоняли. Очень он не хочет, чтобы мы с этим парнем каким-то образом контачили.
— Поясни? Не понял.
— А что тут понимать? Проще пареной репы… Ты же сам заикался, что он убивать нас явно не намеревался. Только попугать.
— А-а, ну, понятно, о чем ты. Согласен. Тогда эта скотина однозначно от нас не отцепится.
— Не отцепится, Боря. Ни за что не отцепится. Уж тут ты будь уверен.
— Да и черт с ним, — сказал Кудряшов и сдвинул брови. — Слушай, Михалыч, а может, вернемся? Возьмем этого варнака в клещи и вальнем его к едрене фене?
— А ты уверен, что он один?
— …
— Вот то-то и оно… И я не уверен.
— Тогда придется его здесь на засидке ждать. Все равно, рано или поздно, на свет вылезет.
— Не можем мы, Боря, ждать…
— Тогда пошли, — нетерпеливо дернул головой Кудряшов. — Не люблю я этих долгих размышлений. И так все ясно как божий день.
— Ну ясно, так ясно, — недовольно покосился на подчиненного Назаров, подумав: «Да ни черта ему не ясно! Да черта лысого ты его переделаешь! Так и свербит у него по-прежнему в одном месте». — Главное, чтобы ты уразумел, что гон закончился. Больше никакой, ни малейшей спешки. Идем теперь с тройной осторожностью. И с постоянной оглядкой.
— Давай уже не повторяться, а, Михалыч?.. Ей-богу, лишнее.
Славкин
Понемногу начало светать. Под утро ударил легкий колкий морозец, и, распахнув бушлат, распустив молнию на горловине свитера, Славкин с наслаждением всей грудью вдыхал свежий, настоянный на запахах тайги воздух, бьющий в голову, как доброе вино.