Обряд посвящения
Шрифт:
Пусть даже Райан оттолкнул Сумико ради ее же безопасности, он не мог принять будущее без возможности присутствия ее в его жизни. Она спасла его отца. Но он не знал, может ли что–нибудь спасти его.
ГЛАВА 23
Дезориентированный, Джесс решил, что выпитое накануне пиво вызвало обезвоживание, потому что с телом определенно было что–то не так, причем не обычное похмелье. Он решил, что еда успокоит желудок и прогонит или приглушит пульсирующую головную боль. Он побрел по коридору к лестнице
Отец взбирался вверх по лестнице, сжимая в руке большую бутылку пива и мало обращая внимание на происходящее. Отвлекшись на бескровный порез, Джесс врезался в него и выбил бутылку. Та ударилась о ступеньку и перевернулась, разлив остатки пива.
— Какого черта? — невнятно проворчал отец. — Парень, ты что, придурок?
Джесс пихнул его к стене и злобно проговорил:
— Пожалуй. Раз все эти годы терплю твои пьяные выкрутасы.
— А вот и нет, приятель! — заорал отец, брызгая слюной. — Это мне приходилось терпеть тебявсе эти годы! А теперь принеси пользу: притащи мне другую бутылку и прибери этот чертов бардак!
— Я похож на твоего слугу, папаша?
Отец наклонился так близко, что у Джесса не осталось другого выбора, кроме как вдохнуть кислую смесь выпивки и рвоты, которой несло у него изо рта:
— Нет. Ты похож на то, что я с подошвы ботинка соскребаю.
Джесс схватил его за подбородок и сильно ударил головой об стену. Обрамленная рамкой фотография, на которой отец с приятелями по рыбалке стояли около какой–то хижины, свалилась и поскакала вниз по ступенькам. Не успел отец среагировать, как Джесс пнул его в толстый живот, а потом схватил за плечи и швырнул с лестницы.
Отец неловко скатился вниз, ногой сломав по пути две стойки. У подножия лестницы он остался стоять, покачиваясь, на четвереньках, собираясь с силами или пытаясь восстановить равновесие, чтобы встать.
Джесс слетел вниз, схватил его за волосы и поднял ему голову достаточно высоко, чтобы ударить.
— Вперед, отморозок, — невнятно протянул отец. — Валяй, тупой сукин сын. Убей меня точно так же, как ты убил собственную мать!
Джесс отпустил его и отшатнулся, уставившись на отца так, будто тот отрастил вторую голову:
— Что?
— Ты убил ее, — повторил отец. — Так вперед, убей и меня. Для ровного счета.
— Какого черта ты несешь? — яростно заорал Джесс. — Мама сбежала! Не смогла вынести жизнь с тобой. И никто бы не стал ее винить.
Джесс винил ее. За то что бросила его с этим никчемным человеком, за то, что оставила его. Отец любил обвинять Джесса в ее уходе, говорил, что она не смогла взять на себя воспитание ребенка и ушла, чтобы избежать ответственности. Но Джесс знал, что она ушла, потому что ее муж был никчемным пьяницей. Единственное сомнение, которое закрадывалось ему в мысли, выливалось в попытки понять, зачем ей оставлять маленького ребенка с накачанным пивом неудачником.
— Это был ты, — отец указал на него. — Урод. Ты убил ее.
Он неуклюже поднялся на ноги, используя в качестве опоры кухонный стол. В его нетрезвом состоянии усилия встать и восстановить равновесие потребовали всего оставшегося у него соображения и выдержки. Пыхтя, он пятился, пока не врезался в кухонную стойку. Джесс шагал за ним, сжав кулаки.
— Ты никчемный лжец, — сказал он. — Она убежала от тебя!
— Хочешь доказательство, умник? Я свожу тебя на ее могилу!
— Обманщик!
Всю жизнь мысль о том, что мать может вернуться, может связаться с ним и предложить сбежать от этого жалкого подобия отца помогала Джессу остаться в своем уме. Крохотная крупица надежды, что где–то жизнь может иметь смысл. Он ненавидел ее поступок, но думал, что сможет простить ее… если она вернется.
— Она умерла, рожая тебя, придурок, — сказал отец. — Истекла кровью на столе. Хуже того, ты, может, и не мой вовсе. Я любил твою мать, но святой она не была. Да, я кутил, но она мужиков каждые две недели меняла, вечно искала что–то еще, что–то получше. Никогда не довольствовалась тем, что было у нас. И в конце концов, поплатилась. Родила чертового ублюдка, и это ее убило.
— Ты никчемный пьяница и паршивый лжец, — оскалился Джесс. — Почему я должен верить хоть одному твоему слову?
— Хочешь, не верь. Но ты знаешь, что это правда, — отец закинул руки за голову и рассмеялся. — Черт, да я герой! Рощу чьего–то ублюдка, мне медаль положена.
— Заткнись!
— Знаешь, почему я никогда не говорил тебе, что она умерла и где похоронена? — рот у него был перемазан слюной. — Потому что боялся, что ты нассышь на ее могилу, будто просто убить ее было недостаточно…
Безо всяких раздумий Джесс схватил с деревянной подставки на столе самый большой мясницкий нож и по рукоять вогнал его отцу в грудь. И только отпустив рукоять, сообразил, что наделал.
Отец посмотрел вниз — ему понадобилось несколько мгновений, чтобы сообразить, что произошло — и снова поднял глаза на Джесса:
— Для ровного… — он упал на колени, — …счета.
Он повалился ничком, вогнав нож еще глубже, а потом шлепнулся на бок в растущую лужу крови.
Попятившись, Джесс поморщился от пронзившей голову боли. Он прижал ладони к шишкам на лбу, и ему показалось, что они стали больше за те пару минут, что прошли после того, как он сбежал вниз по лестнице.
Схватив куртку и ключи от отцовской машины, Джесс выскочил из дома.
Дальтон Рурке сидел на краю незаправленной постели и разглядывал свои потемневшие заостренные ногти. Пробив дыру в стене, он смыл с руки гипсовую пыль и прополоскал рот. Но как бы он ни скреб ногти, чернота с них не сошла. Некоторые парни его возраста красили ногти в черный цвет, но сам он ничего подобного не делал. Темная окраска выглядела естественной… пусть и ненормальной… вероятно, из–за недостатка витаминов. Если так, думал он, это должен быть долгий процесс, начинающийся с основания ногтей. Но странная окраска и огрубение случились быстро. Может, это симптом болезни? Бабка и дед никогда не выключали телевизор, даже если его не смотрели, и Дальтон слышал, как они говорили о множестве эпидемий в городе. Не мог ли он заразиться? Страннее всего было то, что ногти казались тверже, чем раньше. А еще после того, как он сорвался и пробил стену, следовало ожидать синяков, но рука была в порядке.