Общественное порицание (сборник)
Шрифт:
Затем он повернулся и, не взглянув на Калеба, как будто такого и не существовало в природе, вышел из хижины. Псы лежали в грязи и, поскуливая, зализывали раны на лапах, полученные в долгой погоне. Псарь сидел па корточках, поджидая своего господина. Обе лошади стояли бок о бок, понурив головы, и клочья пены слетали с их морд.
Хигболд не пошел к лошадям и не сказал ни слова ждущему его слуге. Вместо этого он повернулся на запад и чуть-чуть на юг. Затем он двинулся по направлению к топям, как человек, имеющий перед собой ясную цель и не обращающий внимания ни на что другое. Бедный псарь не мог и шевельнуться, чтобы остановить его. С отвисшей челюстью он смотрел вслед Хигболду, пока тот не скрылся в тумане.
Из хижины вышел Калеб с котенком на плече и некоторое время стоял спокойно. Затем он нарушил молчание.
— Возвращайся к своей госпоже, друг мой, и скажи ей, что Хигболд ушел искать свое королевство. Он не вернется.
Затем и он пошел в том же направлении, и туман поглотил его. Он исчез из виду.
Когда псарь вернулся в Клавенпорт, он рассказал леди Избел все, что видел и слышал. Выслушав, она смогла собрать свои силы (как если бы она освободилась от неотвязного призрака или организм ее очистился от отравы) и вышла из своей спальни. Она распорядилась выполнить необходимые формальности, чтобы раздать все богатство, оставшееся после Хигболда, в пользу бедных.
Когда лето достигло разгара, она выехала перед закатом из дома в сопровождении одной лишь служанки, — она знала ее еще с отцовского дома. Та была привязана к своей госпоже крепко и преданно. Видели, как они едут по большой дороге. Стража в воротах наблюдала за ними, пока они не скрылись из виду. После этого их никто не встречал.
Отправилась ли леди Избел искать своего мужа или решила найти другого, кто знает? Сорнова Топь хранит много таких тайн, что не постичь нашим умам.
Аврам Дэвидсон
Голем
Некто с серым лицом двигался вдоль улицы, на которой проживали мистер и миссис Гумбейнер. Был полдень, и была осень, и солнце приятно согревало и ласкало их старые кости. Любой, кто посещал кинотеатры в двадцатые годы или в ранние тридцатые, видел эту улицу тысячи раз. Мимо бунгало с их наполовину раздвоенными крышами Эдмунд Лоу шагал под ручку с Леатрис Джой и мимо них пробегал Гарольд Ллойд, преследуемый китайцами, размахивающими топориками. Под чешуйчатыми пальмами Лоурел пинал Харди, а Вулеи бил Вилера треской по голове. На этих, размером с-носовой-платок, газончиках юнцы из нашей Комедийной Банды преследовали один другого, а самих их настигали жирные разъяренные толстяки в штанах для игры в гольф. На этой самой улице — или, возможно, на какой-нибудь другой из пяти сотен улиц, в точности похожих на эту.
Миссис Гумбейнер обратила внимание своего супруга на личность с серым лицом.
— Ты думаешь, может, он имеет какое дело? — спросила она. — Как по мне, так он странно ходит.
— Идет как голем, — безразлично сказал м-р Гумбейнер. Старуха была раздражена.
— Ну я не знаю, — ответила она, — я думаю, он ходит как твой двоюродный братец.
Старик сердито сжал губы и пожевал мундштук трубки.
Личность с серым лицом прошагала по бетонной дорожке, поднялась по ступенькам крыльца веранды и уселась в кресло. Старый м-р Гумбейнер ее игнорировал. Его жена уставилась на чужака.
— Человек приходит без здрасьте, без до свидания, без как поживаете, садится, как вроде он дома… Кресло удобное? — спросила она. — Так, может, еще и чашечку чая?
Она повернулась к мужу.
— Таки скажи что-нибудь, Гумбейнер! — потребовала она. — Или ты таки сделан из дерева?
Старик медленно улыбнулся, слабо, но триумфально.
— Почему это я должен что-то говорить? — спросил он в пустое пространство. — И кто я такой? Никто — вот кто!
Чужак заговорил. Его голос был хриплый и монотонный.
— Когда вы узнаете, кто, или вернее, что я есть, то от страха ваша плоть расплавится на ваших костях.
Он обнажил фарфоровые зубы.
— Не трогай мои кости! — закричала старуха. — Этот нахал набрался наглости и говорит мне о моих костях!
— Вы затрясетесь от ужаса, — сказал чужак.
Старая миссис Гумбейнер ответила, что она надеется, что ему удастся дожить до этого времени. Она снова повернулась к мужу.
— Гумбейнер, ты когда подстрижешь газоны?
— Все человечество… — начал чужак.
— Ша! Я говорю со своим мужем… Он как-то чудно говорит, Гумбейнер, нет?
— Наверно, иностранец, — согласился м-р Гумбейнер благодушно.
— Ты как думаешь? — миссис Гумбейнер окинула чужака мимолетным взглядом. — У него таки очень плохой цвет лица, неббих. Я думаю, он приехал в Калифорнию ради поправки здоровья.
— Несчастья, боль, печаль, любовь, горести — все это ничто для…
М-р Гумбейнер прервал чужака.
— Желчный пузырь, — сказал он. — Гинзбург, что живет около ди шуле, выглядел в точности так же до операции. Они пригласили для него двух профессоров и день и ночь около него была сиделка.
— Я не человек! — громко предупредил чужак.
— Гинзбург сказал мне, что его сыну это обошлось в три тысячи семьсот пятьдесят долларов. «Папочка,—говорил ему сын, — для тебя я пойду на любые расходы, только поправляйся!».
— Я — не человек!
— Вот это, я понимаю, сын! — продолжала старуха, кивая головой. — Золотое сердце, чистое золото!
Она глянула на чужестранца.
— Ну хорошо, хорошо. Я расслышала с первого раза. Гумбейнер! Я тебя спрашиваю! Когда ты подстрижешь газоны?
— В среду, оддер может быть, в четверг к соседям придет японец. Его профессия — подстригать газоны — моя профессия — быть стекольщиком — на пенсии. У меня осталось мало сил для работы — и я отдыхаю.
— Между мной и человечеством неизбежно возникнет ненависть, — продолжал чужак. — Когда я скажу вам, что я есть, плоть расплавится…
Говорил, уже говорил это, — прервал м-р Гумбейнер.
— В Чикаго, где зимы были холодные и злые, как сердце русского царя, — зудела старуха, — ты имел сил достаточно для того, чтобы таскать рамы со стеклами с утра до вечера. А в Калифорнии с ее золотым солнцем ты не имеешь сил для того, чтобы подстричь газоны, когда жена просит. Или мне позвать японца, чтоб тебе ужин готовить?