Общество сознания Ч
Шрифт:
– Антисемитские вещи говорите, профессор, - произнес Василий голосом доктора Борменталя, наливая Белокурову водку.
– Никакого антисемитизма!
– подыграл Василию Белокуров, изображая интонацию Преображенского.
– Кстати, вот еще слово, которое я совершенно не выношу. Абсолютно неизвестно, что под ним скрывается. Никакого антисемитизма в моих словах нет. Есть здравый смысл и жизненная опытность. Думаете, я не люблю евреев или американцев? Я всех люблю, как люблю все цвета радуги, ибо их создал Бог. Но когда меня настойчиво начинают подозревать в том, что я, к примеру, ненавижу фиолетовый или сизый цвет,
– Нет, - засмеялся Василий застенчиво, - я, грешным делом, люблю ее, но даже ради такого гостя не могу нарушить… Готовлюсь к исповеди и причастию.
Тут Белокурову сделалось стыдно. Ведь он-то здесь выступал в роли властителя дум, причем дум русских и православных.
– М-да, - засопел он.
– А я вот в этом году опостоволосился. Только в первую неделю постился, а потом вдруг не смог. Одолело меня всемирное паскудство.
– А я тоже с вами опостоволо… шусь или сюсь?
– заявила Элла.
– Сюсь!
– засмеялся Василий.
Что-то он много смеется. Волнуется, смущен. Славный малый. Хоть и ровесник, а явно в большей степени ребенок, нежели Белокуров. Чокнулся с женой и гостем рюмкой боржома, закусил грибком. Как можно грибком соленым боржом закусывать?! Белокуров в последний раз устыдился своего безбожества и подцепил на вилку кусок сала, а потом и копченой колбасы.
– Я гляжу, у вас там Ермолов, - указал он той же самой вилкой на карточку.
– Не приведи Бог, какой-нибудь чеченец к вам в гости заглянет. Да! Вы представляете, какая тут история! На днях является ко мне один майор и рассказывает нечто совсем неправдоподобное.
– Больше всего на свете люблю неправдоподобное, - заерзала на своем стуле Элла. Кроме кресла и двух стульев, больше здесь сидеть было не на чем. Они что, всегда только одного гостя приглашают к себе или у соседей одалживают сиденья?
– Да, представьте себе. У этого майора служил солдат по фамилии Ермолов. И вот, как на грех, попадает он в плен к чеченам. Ну, думает, - Белокуров издал языком щелчок пинг-понгового шарика, - крышка!
– Бедолага!
– сочувственно покачал головой Василий.
– Напрасно вы его жалеете, - усмехнулся Белокуров.
– Что, неужто они его не разорвали на части?
– удивился Василий.
– Поначалу, конечно, хотели, - ответил гость.
– Как увидели: «Аллах кирим! Сам Ермолов к ним в лапы!» Хотели на мелкие кусочки разрезать. Но тут вдруг один из них умнее оказался и не дал его на растерзание, а повел к полевому командиру и продал ему за двести долларов. Тот, в свою очередь, перепродал командиру посолиднее, уже за две тысячи. Этот солидный стал готовить Ермолова для перепродажи, кормил его хорошо, не давал в обиду. Хотя руки у него чесались: какая слава-то, своими руками расстрелять Ермолова! Но выгода все же перевесила. Через месяц сыскался хороший покупатель, взял у него Ермолова за двадцать пять тысяч долларов, две букеровских премии. Этот тоже хотел зарезать бедолагу, как вы выразились. Но и у него денежный интерес оказался выше ичкерских амбиций. Другой герой, один из тех, кто носит у них там медаль «За взятие роддома в Буденновске», перекупил Ермолова за сорок тысяч и тоже хотел публично казнить. Каков гром на весь Кавказ! Шамиль зарезал Ермолова! Но тут вдруг этот солдат обнаруживает неслыханную смекалку и предлагает иное. Не казнь, а обращение Ермолова в мусульманство. Еще громче! Шамиль обрезал Ермолова в ислам!
– Ничего себе!
– покачал головой Василий.
– Да что ты его слушаешь!
– воскликнула Элла.
– Ведь это же Белокуров! Он все выдумал. Если б и впрямь такая история приключилась, давно бы телевизор нам все уши прожужжал.
– Выдумали?
– спросил Василий.
– Выдумал!
– махнул рукой Белокуров.
– Наливай!
– Страшный человек!
– прорычала Элла, беря за талию бутылку.
Они выпили еще. Потом еще. Вечер продолжал радовать Белокурова, и он не спешил звонить домой, хотя и видел, что для постящегося Василия наблюдать в своем доме гульбу - мука.
– Завтра обещаю ни водчинки, ни ветчинки, - говорил гость, закусывая кислой капустой.
– Вообще голодать буду. И впрямь хамство - накануне Пасхи…
– Оттого-то мы и погибаем, - тихо вздохнул Василий.
– Но вы не думайте, Борис, это я не в упрек. Сам не так давно начал строго соблюдать посты. Четвертый год только.
– А завтра он уезжает к своему духовнику, отцу Василию Перепелкину, - сообщила Элла.
– Слыхали о таком?
– Читал где-то, - стал припоминать Белокуров.
– Это который, кажется, где-то в Ярославской области в селе храм восстанавливает?
– Нет, в Ярославской - отец Сергий Вишневский, я у него тоже бываю иногда, - сказал Василий.
– Отец Василий по его примеру покинул московскую благополучную церковь и уехал на землю предков, поселился в погубленном приходе между Тверью и Торжком. Хорошо у него. Если хотите, вместе поедем.
– Поедем, - тотчас искренне согласился Белокуров.
– Только я завтра еще должен оттарабанить в своем колледже. Я мировую историю преподаю австралопитекам в Первом московском бизнес-колледже имени Рокфеллера. А в субботу - готов ехать.
– Нет, я завтра должен, а вы приезжайте в субботу. Я вам сейчас подробный путеводитель составлю.
Василий переместился за письменный стол и начал чертить план поездки к отцу Василию. Белокуров положил свою руку поверх руки Эллы и сказал, сам наливая себе и ей водку:
– Стало быть, вы Эллада, а он над вами - василевс?
– Я, кстати, два года назад по велению этого василевса крестилась, приняла имя Елизаветы, вот моя святая.
– Она показала Белокурову маленькую иконку алапаевской мученицы Елизаветы Федоровны.
Василий закончил составление путеводителя, передал его Белокурову и завел магнитофон, из которого потекли звуки старых русских военных маршей.
– Жаль, что нельзя танцевать, - вздохнул гость. Ему страшно хотелось покружиться в танце с Эллой, но он понимал, что уже достаточно испытывал православное терпение хозяина дома.
Но если не танцевать, то хоть подурачиться немного.
– А я умею с закрытыми глазами угадывать цвета предметов, - объявил он увлекательно.
– В этом можно не сомневаться, - сказала Элла.