Общество сознания Ч
Шрифт:
– Спит?
– Еле уложил его, бедного. Ну в честь какого праздника ты напился?
– В честь того, что влюбился. Прокофьич, не бухти, пожалуйста. Мне так плохо. Хотя на самом деле - мне так хорошо!
– Влюбился! Вот я расскажу обо всем Тамаре, когда она вернется.
– Разглашение тайны исповеди. Я ж тебе, как духовнику, тайну сердца открыл. А ты? «Тама-а-аре»…
– Ладно, ложись спать. Спокойной ночи. Пьянь!
Белокуров попил на кухне из носика чайника и отправился в свою комнату. Стал выворачивать карманы и швырять на стол деньги, пытаясь определить, сколько сегодня профукал. Деньги все были мелкие: десятки, пятерки,
– Нет, кажется, не рассказал, - пробормотал Белокуров, укладываясь в кровать в обнимку с пистолетом.
Да, он только собирался описать этот славный подвиг, когда рассказывал о своей жене, как она ездит по разным странам и сбывает дуракам инострашкам наших неисчерпаемых шагалов и малевичей, внушая беднягам, что сие есть истинное искусство, которому должно бережно храниться в лучших музеях и коллекциях Европы и Америки. Он любил хвастаться, что тем самым Тамара отвлекает внимание ненасытных от наших истинных ценностей, хотя в глубине души он не был точно уверен, где жена врет: когда уверяет его в своем презрении к этой мазне или когда взахлеб расхваливает «современное искусство» кому надо.
Сейчас она была в Австрии. Третью неделю устраивала выставки и продажи картин некоего Ефима Ро, явного жулика и халтурщика, которого на самом деле звали Дмитрий Соскин.
– Тамара!
– прошептал Белокуров.
– Где ты? Прискачи и спаси меня! Я, кажется, действительно влюбился. Господи, какая женщина! Сердце, ты ли это?
Глава вторая
Тайное общество закрытого типа
– А почему «Ы»?
– Чтоб никто не догадался.
В одном из домов на Люблинской улице, в частной квартире заканчивался весьма важный прием, компьютер вовсю вел обработку данных, полученных во время исследования, а только что изученный пациент сидел посреди комнаты в низеньком кресле ни жив ни мертв. Это было вполне человекоподобное существо, зачем-то явившееся сюда в черном смокинге с малиновой бабочкой, коротко стриженное и чисто выбритое с помощью наилучших средств современной бритологии. Лицо его несло на себе несвойственный ему отпечаток легкой поэтической грусти и даже некоторой стеснительности.
– Что же, доктор, - осмелилось произнести оно, - вы хотите сказать, что я по жизни такой?
– Все мы по жизни какие-нибудь, - сурово отвечал доктор.
– Сейчас вы получите предварительные графики. Далее я буду основательно над вами работать, и через месячишко вы получите что-то более конкретное.
– А то, что вы говорили насчет метелок?
– Ну, в этой области у вас ярко выраженные всхолмия, тут ничего не поделать, не мне вам туфту гнать. Тут уж вы по жизни именно такой. Но при этом вам надо помнить, что инерционная скважина у вас слабая, и увлечение женским полом может привести вас к неминуемой гибели.
Существо побледнело.
– Е-ть! Так, смэ, и к гибели? Слыхал, Чеченя?
Слуга, не тот, что стоял у двери, а другой, который дежурил у окна, зорко вглядываясь в весенние сумерки, слегка оглянулся:
– А я вас предупреждал, маэстро.
Доктор мельком глянул на Чеченю, не нашел в его облике ничего кавказского и заметил вскользь:
– А вам, молодой человек, я бы советовал поменьше курить травку. С вашими надбровными дугами, знаете ли…
– А может, вы и меня обследуете, доктор?
– робко спросил Чеченя.
– Можно, Геннадий Ильич?
– тотчас справился он у своего хозяина.
– Времени нет, - недовольно нахмурился главный объект исследований.
– Я, кстати, тоже через пятнадцать минут должен покинуть сии апартаменты, - еще более сердито промолвил доктор.
– Можем метнуть куда надо, - с надеждой предложил объект.
– Спасибо, у меня своя на ходу. Та-ак, вот ваши графики.
– Что там насчет лететь ли мне в Амс?
– В смысле… в Амстердам?
– Ну да, в Дам.
– Нема базару. Летите, работайте, отдыхайте, а через месяц еще раз ко мне. Рад был с вами познакомиться.
– О чем речь, док!
– с видимым облегчением произнесло существо, поднимаясь медленно с кресла, вытаскивая из кармана бумажник и отсчитывая четыре стодолларовые бумажки.
– А через месяц еще шестигриновую?
– Так точно, еще шестьсот долларов, - кивнул доктор.
Он проводил хозяина и его слуг до входной двери, попрощался, потом проследил в окно, как они погрузились в шестисотый «мерседес» и отчалили, подошел к зеркалу и, по традиции, осмотрел свое лицо на предмет того, не стало ли и оно человекоподобным. Что-то такое мелькнуло кроманьонское, но тотчас исчезло. В общем-то на доктора смотрело довольно молодое лицо, покрытое вместо усов и бороды модной в эти дни щетиной, которая так раздражала докторскую маму. Она постоянно ворчала по сему поводу: «В телевизор посмотришь - одни мохнорылые, и сына моего на мохнорылость потянуло. Сбрей, Сережа, прошу тебя!» - «Летом на море поеду - сбрею», - обещал Сергей Михайлович.
– Мама!
– крикнул он теперь.
– Ты не погладила мне ту сорочку, которую я просил?
– Погладила, погладила, - откликнулась Людмила Петровна, входя в комнату сына с благоухающей утюгом сорочкой.
– Спасибо, мамочка, - поцеловал ее в щеку сын.
– Всякий раз глажу и думаю: «Может, женится, наконец?»
– Прямо вот в этой сорочке сегодня и женюсь, - засмеялся Сергей Михайлович.
– В сорочке надо было родиться, а не жениться, мама!
– Я-то тебя в сорочке родила, да вот ты ее потерял.
– Ну да, потерял! Как раз в последнее время нашел. Видала сегодняшнего питекантропа? Полчаса у меня посидел, а четыреста баксов оставил. Через месяц еще шестьсот отвалит, как миленький.
– Вот это-то мне и не нравится. Я бы предпочитала, чтобы ты всю жизнь имел дело с останками питекантропов, а не с ожившими экземплярами.
– Что делать, мамочка, таково время. Ты же смотрела «Парк юрского периода». Древность оживает и дает нам понять, что лучше было любить ее из далека веков. Хотя ни один мертвый питекантроп не отстегнул бы мне за обследование его черепушки сразу столько денег. Так что есть свои плюсы, и есть свои минуты.