Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон
Шрифт:
Матвей Макарович вдруг ощутил: на него несётся состав величиной с целый мир. Он не желал невыносимо необъятного и в то же время жаждал влиться в этот состав, раствориться, исчезнуть в нём, стать не собой, но миром. Не отдельным co-знанием, но знанием. Стать не телом, не сущностью, но энергией. Энергией Божией, которая тоже есть сам Бог. Он испугался страстной жажды покинуть себя. Он воскликнул возмущённо:
– Без ног – и работает! А я с ногами, вишь, разлёгся. Вставай ты, в бога душу мать! – яростно выдохнул он в лицо того…
Сильный порыв ветра заглушил вибрацию. Всё стихло. Матвей Макарович выдохнул, перекрестился и влез в карету сквозь закрытые двери.
– Э, вы без меня-то не трогайте. Мне от того отходить нельзя далеко. Наверное…
В салоне расположились чинно. Матвей Макарович обнял супругу. Напротив сидел Белозерский с важным докторским видом, что изрядно забавляло Громова. Как и то, что между ними на носилках лежал он сам.
– Как я без него?! Я дышать не могу, если он меня не обнимет! – снова бросилась в слёзы Алёна Степановна.
– Да обнимаю же я тебя, чёртова ты баба! – не на шутку рассердился Матвей Макарович. – Погоди хоронить, дурья твоя башка!
Алёна Степановна на мгновение замерла, будто почуяв что. Поёжилась. Обхватила себя руками. Повертела головой.
– Погодите вы его хоронить! – рассерженно сказал Белозерский. – Вот же он, лежит. Обнимите его!
– Нет. Всегда он меня обнимал. Пока мы живы, так и будет.
Плакать ей перехотелось.
– Это верно! – успокоился Матвей Макарович. – Это мужское – обнимать. Ты вроде не дитя уже, доктор, должен понимать: баба тебя обвила – ластится; мужик руками окружил – защищает.
– Женщины, доктор, они как кошки. Мужчины – как собаки.
Алёну Степановну Александр Николаевич услышал. Но не понял.
– В смысле живут как кошка с собакой? – неуклюже пошутил он.
Громова насмешливо хмыкнула. Так частенько хмыкала Вера. Так что хоть мещанка, хоть княгиня – всё одно. Зрелой иронии Алёне Степановне было не занимать.
– За своего пса кошка любому глаза выцарапает. За свою кошку собака медведя порвёт. Вот мы когда со двора выезжали, вы и не заметили, как Мурка с Волком друг к другу прижались.
Она у него в конуре ночует, если пожелает. Из миски его ест. И она ему, бывало, мышь принесёт, он из вежливости лапой ковырнёт. У неё ловкости и хитрости больше. У него – силы и правды. У неё – свободы. У него – ответственности. Много вы знаете про своих-то, погляжу! – и Алёна Степановна победительно задрала нос.
Белозерского тут же унесло в аналогии, метафоры, размышления и прочий сор. Хотя до него донесли простую буквальную мудрость.
Громов усмехнулся и крепче прижался к жене.
– Это безобразный сарказм, – заметила Вера. – Главный подрядчик реконструкции клиники становится первым пациентом.
Они уже с полчаса стояли у постели Матвея Макаровича. Точнее, они считали, что стояли у постели Матвея Макаровича. На самом деле Матвей Макарович стоял, облокотившись о спинку той самой койки, на которой всё так же таращил глаза тот Матвей Макарович.
Вера Игнатьевна произвела все положенные физикальные обследования.
– Он моргает, – доложил Белозерский. Чтобы хоть что-нибудь сказать.
– Разумеется, он моргает. Иначе бы склера высохла.
– Редко, но моргает.
– Тоже мне, открытие. Поразительная наблюдательность! – съязвила Вера.
– Но ты тоже… Вы! Вы, знаете ли, тоже, госпожа профессор! Вы чего же всё стоите столбом да глядите молча?
– Я думаю.
– А-а-а! – ехидно протянул Белозерский.
Снова помолчали. Матвей Макарович с интересом разглядывал эту парочку, считавшую, что они наедине. Моргающее тело они явно в расчёт не принимали.
– Вы… Ты тогда… Когда ты меня выгнала… Мы с тех пор…
Вера не сводила взгляда с лица Матвея Макаровича. Ответила механически:
– Я не выгоняла. Я попросила тебя уйти.
Белозерский кивнул. Неудовлетворённо, но кивнул.
– Ого-го тут у вас, ребятки, вишь чего! Интересно! – Матвей Макарович, несущий вахту у спинки кровати, с любопытством смотрел на них. И совсем не смотрел на моргающее тело в постели.
– Но ты же с ним… С этим…
– У «этого» есть имя! – перебила Вера. – Илья Владимирович Покровский. Вы не злой подросток, чтобы не придерживаться приличествующих взрослому человеку этикетных правил и норм.
– Это ты-то про этикетные нормы?! Хорошо! Вы же с господином Покровским?..
– Есть! – торжествующе огласила Вера Игнатьевна.
Александр Николаевич и Матвей Макарович вздрогнули от неожиданности.
Профессор встала и прошлась по свежеотремонтированной палате, где всё было обустроено по уму.
– Он мыслит!
– Так, ёлки-зелёные, Ваша светлость! Разумеется, мыслю. Я башковитый, – саркастично вставил Матвей Макарович.
– Cogito, ergo sum. Я мыслю, следовательно, существую. Замечательно. Чем нам поможет Декарт?
Александру Николаевичу вновь не удалось вызвать княгиню на откровенный разговор об интересующем его предмете. Ну что же, ординатор в клинике – всегда ординатор в клинике. Для остального лови момент.
– Правильный перевод: я сомневаюсь, значит, я есть. К тому же, задолго до Декарта Блаженный Августин сказал: «Если я ошибаюсь, я существую. Ибо кто не существует, тот не может и обманываться».
– Так что там с господином Покровским, Ваша светлость? – хулигански перебил Веру Матвей Макарович. Всё равно его никто не слышит. Когда ещё такое себе позволишь?! Любопытство разбирало.