Обуглившиеся мотыльки
Шрифт:
У Стефана была машина. У Эйприл — деньги. У Елены — депрессия. Это было отличным поводом выбраться куда-нибудь.
Честно говоря, Елене было плевать, рисовать до полуночи в студии или пить в баре. Честно говоря, позднее раскаяние — это лучше, чем ничего. Честно говоря, Гилберт уже терялась в пространственно-временном континууме. Она хотела одного — вернуться обратно к Бонни. Вернуться к Бонни и рассказать все, выслушать все. Душило даже не прошлое. Душило будущее, потому что в нем не было Бонни, не было Тайлера, Деймона, матери, отца, Кэролайн — не было никого. Были лишь краски. И бары.
Уже в клубе Гилберт сидела за стеклянным столиком вместе со своими новоиспеченными друзьями. Она выпила около
Стефан подсел ближе, обнял Елену за плечо. Та устало посмотрела на этого приветливого и, казалось, хорошего парня. Стефан улыбнулся.
— Ну что ты себя так изводишь, милая? Попробуй расслабиться.
«Милая» всколыхнуло осадок других воспоминаний. По лицу стали стекать непрошенные слезы. Девушка потянулась к лицу парня, коснулась его и прошептала:
— Я помню тебя, — прошептала она. — Я тебя помню… — полуулыбка-забвение. Елена закрыла глаза и приникла к Стефану. — Ты был рядом в том парке. Ты был где-то тут… — она сжала руки в замок у груди. — Сказал, что всем за меня пасть порвешь…
Эйприл подсела с другой стороны, она аккуратно повернула Елену к себе. Сломанную Елену, у которой во взгляде — потухший пепел, у которой в душе — зияющая пустота. Мальвина уставилась на Эйприл невидящим взглядом, совсем как тогда, когда она потеряла мать, когда Сальваторе ее вылечивал. Будь он рядом, он бы снова помог.
Девушка встряхнула Гилберт.
— Выпей, — она расцепила ее руки и сунула в них таблетку, — тебе надо расслабиться. Выпей, Елена.
Стефан поднес Елене бокал. Девушка Сначала искривилась, но потом словно по велению подсознания, под ласковый шепот Эйприл засунул таблетку в рот и запила спиртным.
Парень аккуратно отставил бокал, а подруга услуживала убрала руки, позволяя Мальвине полулечь на мягкий диванчик. Спустя пару минут изображение стало размываться, тело — расслабляться, все мысли — исчезать. Память отшибало напрочь. Гилберт помнила себя, но она вмиг забывала то, о чем хотела подумать или что хотела спросить. Музыка была какой-то гулкой, но убаюкивающей.
Еще спустя пару минут, совсем незначительных, Гилберт прогнулась в позвоночнике, испытывая кайф от прихода. На ее губах появилась блаженная улыбка, а сама девушка уже не контролировала ход событий. Кто-то вытащил ее на танцплощадку. Кто-то пригласил танцевать. Тело наполняло приятной истомой, тревоги растворялись, смыслы забывали.
Елена исчезала. Теряла себя. По крупицам.
Потом Эйприл вытащила ее из темноты, попросила передать что-то кому-то и забрать деньги. Гилберт согласилась —, а почему бы не помочь? В конце концов, ей как-никак помогли. Елена взяла таблетки и направилась к парню, на которого указали. Она передала ему их, взяла деньги и отдала их Эйприл. Потом о такой же услуге попросил Стефан — Елена снова не отказала. Она не отказала и в третий раз, постепенно продвигая наркотики все большему количеству людей, половина из которых была довольно солидного вида. Танцующая в ритме забвения, в ритме басов, в ритме некоего транса, трактуемого самой Судьбой, Елена стала плясать и под другую мелодию — мелодию декаданса.
Когда к самому утру вся тройка вывалилась из клуба, Елена практически протрезвела. Эйприл и Стефан подвезли ее до дома.
— Ты нам помогла, — сказали они, — и мы тебе поможем.
Сунули ей в сумку неплохую суму и, дружественно попрощавшись, сказали: «До встречи в колледже». Гилберт не стала анализировать этот момент. Она знала только одно — ей в эту ночь стало чуть легче. Чуть спокойнее. Спокойствие ведь в темноте.
Девушка вошла в дом, не разуваясь и не закрывая дверь, прошла на кухню и вывалила из сумки все содержимое. Сумма оказалось нехилой. Гилберт взяла пачку денег, поднесла ее к глазам. Прежние комплексы дали о себе знать — постоянная смена квартир, кредиты, материальные нужды. Мальвина не знала, что такое «тратить на себя», что такое «легкие деньги», что такое «карманные расходы».
Гилберт разжала руку, купюры рассыпались каскадом к ногам. Девушка наступила на эти бумажки, ради которых живет большинство людей, расправила плечи и выше подняла подбородок. В ее глазах был пепел. И в нем стали загораться новые искры. Улыбка прежней Мальвины появилась на губах. Девушка сделала глубокий вдох и вновь почувствовала себя в контексте мира.
Новые смыслы найдены.
====== Глава 37. Контрольный выстрел ======
1.
Четвертая неделя ноября началась с того, что Елена вернулась в амплуа себя прежней. Раскованная, порочная, шикарная, желанная — она стала той, кем хотят быть многие. О ней заговорили старшие курсы, хоть сама девушка контактировала лишь с немногими. И ничего вызывающего в ее одежде или поведении не было. Но этот искрящийся взгляд, завитые волосы, кошачья походка — это привлекало внимание. У Гилберт появились деньги, а следовательно — новые вещи, новые аксессуары и новые потребности.
Она умела делать то, чего не умела Бонни — совмещать учебу и новые увлечения. Вечерами Гилберт толкала дурь в клубах, сама иногда пропуская по таблетке, ночами готовилась к занятиям, утром была на учебе, а днем отсыпалась. Такой темп жизни вполне устраивал. Иногда выключить чувства — это единственный способ не сойти с ума.
Девушка тратилась не только на новые вещи или походы в другие клубы, она тратилась на неплохую технику: купила себе плеер новенький, наушники, карту памяти и телефон. Это учитывая тот факт, что Гилберт, как потерявшая одного кормильца, получала еще и повышенную стипендию. Может быть, тратить деньги — это по-детски наивно, но это приятнее, чем тратить нервы.
Новые скрижали вытатуировывались на душе, пропечатывались в сознании аксиомами и правилами. Плохая девочка Елена стала отвратительной. Плохая девочка Елена снова стала играть в свои дьявольские игры.
Приступы человечности (как конвульсии агонии) пронзали ее стрелами, причем довольно болезненно. Гилберт умела терпеть эту боль, стискивать зубы, а потом снова становиться двуличной сукой. Сукой со слишком длинными ногами. Новая такая стрела человечности (последующий за ней приступ стервозности) пронзил именно в этот треклятый вечер. Гилберт задержалась в библиотеке, подготавливала статистику и новый материал для статьи по граффити. Она обработала достаточно много информации, много сделала своих наблюдений и теперь оставалось нанести финальные штрихи. Елена закончила с бумажной волокитой, схватила папки и отправилась на кафедру, к Харрингтону.
У нее с ним были чисто официальные отношения. Никакой фамильярности, никакого флирта. Оба словно пришли к безмолвному консенсусу. Встреться они в иной Вселенной, или хотя бы элементарно в другое время, все бы сложилось куда лучше. Но сейчас Гилберт, которая быть может и позволила бы себе флирт, уж точно не позволила бы себе какие-то отношения. Ее сердце тяготело к другим людям. К людям, которые никогда не будут принадлежать ей. Которым она никогда не будет принадлежать.
Девушка положила груду папок на стол. Десмонд встал рядом, повернул папки к себе. Елена подумала о том, что таблетки и клубы спасали ее от мыслей о Бонни. Но ничто не спасало ее от мыслей о Добермане. Еще одно замирание сердца. Еще одна клиническая смерть под названием «человечность». Это как головная боль — сокрушает мгновенно, проходит медленно, но легко забывается.