Обуглившиеся мотыльки
Шрифт:
— Отлично, — сказал он, отходя от девушки на шаг и поворачиваясь к ней. Елена тоже к нему повернулась. У нее всплыло воспоминание совершенно иного разговора. Чуть более жесткого, чуть более бескомпромиссного, но до сведения судорог страстного и обжигающего.
— Ну, так что? Возьмешь меня?
— Ты — лишь маленькая дрянная потаскушка. Неужели ты думаешь, что я буду пачкать о тебя руки?
Маленькая дрянная потаскушка. Характеристика. Если кому-то долго говорить, что он свинья… тот в конце концов захрюкает. Мы лепим из людей то, что хотим в них видеть. И получаем желаемое. Почему же тогда так тошно?
Потому
— Ты поедешь на конференцию со мной, — он прервал ее воспоминания. Маленькая дрянная потаскушка, о которою никто не хочет марать руки, но марает, хотела бы быть маленькой дрянной и всеми забытой потаскушкой.
Елена непонимающе посмотрела на преподавателя психологии искусства.
— Зачем?
Он улыбнулся, взял папки и потащил их к шкафам.
— Ты предоставила отличный материал, помогала мне с муторной работой…
— Но ведь речь шла только о статье? — он впервые слышал ее взволнованный голос. Десмонд спрятал бумаги, повернулся к ней, улыбнулся. Елена Гилберт, поспешившая ему на помощь, была не такой уж плохой, какой ее все считали. Она просто была такой, какой ее хотели видеть люди. Душевные порывы ведь остались прежними. И эта наивность, это удивление во взгляде — это все как-то по-детски, как-то совсем по-юношески. Не приступы человечности, а приступы агрессии, вот и вся разгадка.
— Будут и статья и конференция. Послезавтра встречаемся в восемь…
— Нет, — она невольно отступила назад. Удивление сменилось страхом. — Что я буду говорить? Как я… Как я… О блять, как я смог…
Он подошел быстро, схватил ее за плечи, внимательно посмотрел в ее глаза. Искры больше не метались. Горел маленький огонек. Огонек свечи. Свечи, которая не потухает, лишь затмевается более яркими искрами, более яркими желаниям. Поддаваться порывам (высоким или низким) — не порок. Это сущность человека.
— Сможешь. Я снял тебя с занятий на завтра. Материал ты будешь озвучивать тот, что сама готовила. Понимаю, что мне следовало сделать это раньше, но я сам только сегодня до этого додумался. Вот…
Он отпустил ее, взял какие-то листы со стола и всучил их девушке. Та схватила их, но это был скорее рефлекс, чем осознанное действие. Мальвина во все глаза смотрела на Харрингтона, чувствуя сковывающие цепи раскаяния на своих запястьях. Они гремели, звенели, звучали в голове.
— Тут я накидал самое основное. Посмотришь, может сможешь что-то добавить.
Она кивнула. Потом вдруг поняла, что застыла в одной позе, сделала выход, расслабила мышцы. Гилберт рада бы сесть на несколько минут, но ей нельзя надолго задерживаться с кем-то в одной комнате наедине. Она ведь как вирус — уничтожает все живое вокруг себя. Гилберт продолжала стоять, сжимая листы и не сводя пронзительного детского взгляда с мужчины.
— Спасибо.
Она сожалела о содеянном, но умом понимала, что ничего не исправить, а потому продолжала жить дальше. В этом была ее порочность — перешагивать и идти дальше. Перешагивать и идти дальше. Перешагивать и идти дальше, даже если идти уже не хочется.
Но иногда стоило останавливаться.
— Мне жаль, — прошептала она, чувствуя как ком подкатывает к горлу. — За все, что я наговорила. Мне жаль.
Она не хотела перебарывать слезы. «Мне жаль» звуччало жалко и низко на фоне того, что было сказано и сделано раньше. Но Елена не умела молчать о своих чувствах: ни об отрицательных, ни о положительных.
— Все в порядке, — улыбнулся он. — Не переживай так.
Слезы стягивали кожу. Гилберт искала что-то, что ее бы отвлекло. Она хотела вновь забыться в клубах, вновь сбежать.
Но именно в эту чертову минуту она решила быть собой. Девушка ринулась к Десмонду, бросилась ему на плечи и крепко его обняла. Рыдания вырвались наружу. Вместе с рыданиями наружу (впервые) стал вытекать яд. Он будто проступал на коже, а потом испарялся, шипя как масло на огне. Дес обнял ее в ответ, эту дикую пантеру, которую нельзя приручить и невозможно бросить раненную в пустыне. Он обнял ее потому, что та в этом нуждалась. Нуждалась в тепле. Нуждалась в поддержке.
— Мне жаль, — продолжала она, прижимаясь к Десу еще плотнее. — Я… О черт!.. Если бы я только могла…
— Тч-ч-ч, — он тоже в ответ прижался к ней еще сильнее. Елена, рисующая на полотнах свои страхи, вымещающая на близких свою ненависть, свой яд, теперь поняла одно: никто в случившемся кроме нее не виноват. Винить судьбу как винить кирпичную стену, как винить какой-нибудь фонарный столб. Винить близких — все равно что угрожать им пистолетом, который при этом все равно ранит тебя.
— Послушайте, — она отстранилась, чтобы посмотреть в его глаза. Ее пальцы вжимались в его плечи. Листы, которые он ей дал, рассыпались по полу. — Со мной нельзя. Я проклятая, понимаете? — она положила ладони ему на лицо. — Все, кто был со мной, все сломались. А я не могу! Не могу еще и вас разрушить! Потому что вы хороший. А я мерзкая. А я всего лишь маленькая дрянная потаскушка!
Она приблизилась к нему в ту же секунду, оставив на его щеке пламенный поцелуй; мгновенно оторвавшись от него, скинув его руки, она ринулась вон из кабинета.
Ей надо было спрятаться где-то, чтобы он не побежал за ней, чтобы не остановил, не забрал к себе на неделю, где выхаживал бы. Одновременно Елена чувствовала себя грязной от осознания той мысли, что она поддается ласке любого человека, а потом топчет его вместе с грязью.
Девушка пробежала мимо туалета, завернула за угол и, поднявшись вверх по лестнице, спряталась в каком-то подвальном помещении. Оказавшись в темноте, Гилберт спустилась вниз по стене, закрыла лицо руками и сдержала крики. Призраки возвращались наружу. Они всегда возвращаются, когда чем-то обижены или недовольны. Всегда. Жизнь не вечна, но чувства — вполне. И они обретают некую форму даже после того, как сам человек умирает. Они возвращаются в виде приведений, прячущихся в углу, в виде ночных кошмаров, бессонниц, таблеток, случайных дешевых друзей. Они возвращаются, потому что мир стремится к балансу: каждый преступник должен быть наказан.
Когда Елена вышла наконец из подвала, было уже около восьми вечера. Деса не было — Гилберт знала. Она забрала вещи из пустого гардероба и одевалась внизу. Ее эмоциональное состояние было ужасным. На смену человечности пришла ярость.
— Елена! Наконец-то я тебя поймала! — Кэролайн одернула подругу, увидела ее не очень привлекательный вид, и Гилберт показалось, что ту передернуло. Конечно, маленькие дрянные потаскушки не приятны взору маленьких правильных принцесс.
— Что случилось?