Обуглившиеся мотыльки
Шрифт:
А Викки, обнимая как сына, как брата, стала той силой, которая забрала в свои теплые объятия, которая согрела и заставила поверить, что в одиночестве нет романтики, что можно уйти с этого обрыва вдвоем и больше никогда не возвращаться.
— Будь со мной, — попросил он тихо, но уверенно. Викки обняла Добермана еще крепче, выше подняв подбородок и сумев преодолеть свою слабость.
— Всегда, — ответила она. — Всегда. Только ты и я. Только ты и я.
5.
— Мистер Харрингтон! Мист… Дес! — она схватила его за руку, когда тот повернул за угол. Десмонд резко обернулся, скидывая ее руку. Впервые за время их общения Елена видела его злым.
— Пожалуйста, простите, — прошептала она.
Он развернулся к ней, схватил ее за плечи, завел в какую-то аудиторию и захлопнул дверь. Когда они остались наедине, когда все эмоции вновь оказались оголены, было уже бесполезно отнекиваться и прятаться за масками вежливости. Пора было разъяснить все акценты.
— Ты, конечно, выглядела как сука, но я до последнего верил, что это не так!
— Это не так! — отчаянно крикнула она. Елена не привыкла кричать людям что-то, пытаясь доказать правду, или хотя бы попытаться сделать это. Она привыкла обрывать контакты, не задумываясь о чувствах. Она привыкла быть жесткой, категоричной и уверенной. Того требовала жизнь. Того требовали люди. И теперь Мальвина была в замешательстве. Теперь она не знала, как ей быть дальше.
— Я созвал эту конференцию, надеялся на тебя, снял тебя с занятий, а ты меня просто-напросто кинула, Елена! Или Мальвина — как тебя зовут по-настоящему?
Девушка не сдерживала слез. Она устала плакать, но по-другому не получалось как-то.
— У меня были проблемы, — прошептала она. — Все вышло из-под контроля.
— Да меня не волнует, — строго и холодно произнес он. — Ты подорвала мой авторитет, и теперь весь коллектив думает, что я тупо повелся на твои ноги!
Елена вдруг отчаянно посмотрела на него, на этого мужчину, с которым у нее бы могло что-то сложиться, если бы не призраки прошлого и ее двуличная натура. Девушка почувствовала холод, который исходил от Харрингтона, почувствовала его колющую жестокость. Почувствовала презрение. Это вонзилось стрелами в самую сущность Елены Гилберт, маленькой дрянной мертвой потаскушки. Пронзило мгновенно. Гилберт даже не мучилась. Моментальная смерть.
— Я поняла, — прошептала она, медленно наклоняясь и упираясь ладонями в колени. Потом девушка резко выпрямилась. Волосоы проскользили по обнаженным плечам, а во взгляде зола и искры создали безумную консистенцию, несколько ужасающую, ослепляющую и удушающую. Потом буйство улеглось. Слезы снова стянули кожу лица. — Все из-за нее…
Он недоуменно взглянул на нее. Но за недоуменностью не было сочувствия. Десмонд не хотел слушать оправдания Елены, как Елена не хотела слушать оправдания Бонни. Все закономерно, природа ведь с самого своего создания стремится к балансу. Черное и белое. Плохое и хорошее. Бросающий и брошенный.
— Прости, — произнесла она уверенно, глядя ему прямо в глаза. Она знала, что-то, что услышит ранит ее еще сильнее. Она знала, что это — лишь последние мгновения после смерти. Мозг ведь еще работает какое-то время после смерти, не так ли?
В темноте нет спокойствия. Лишь полное моральное разложение.
— Пожалуйста, прости, — сказала еще громче. Холодно. Ей очень холодно.
— Уходи, — разряд. Бесполезно. Полная остановка сердца.
Он развернулся, девушка ринулась к нему, как будто это была последняя предсмертная судорога прежней стервозной Елены. Той Елены, которая пила таблетки и развлекалась в клубах.
— Мне жаль!
Он скинул ее руки, резко развернувшись и оттолкнув девушку. Та потеряла равновесие, врезалась в столешницу. Боль в пояснице — это единственное, что напоминало о физическом существовании. Гилберт уперлась одной рукой и, встав на ноги, уставилась на подошедшего мужчину. Елена видела в глазах мужчин ненависть не в первый раз. Но впервые эта ненависть так тонко сочеталась с презрением и абсолютно наплевательским отношением. Конечно, Харрингтона можно понять. Но легче от этого не становится.
— Доклад вышел не полным, мне задавали вопросы, которые должны были задавать тебе, а я стоял как дибил! И теперь деканат с меня взыщет за то, что я так обосрался, возложив надежды на какую-то приезжую гуляющую девку!
Он схватил ее за подбородок. Мгновенно ослепили яркие, такие еще свежте, воспоминания проведенных суток в том загородном подвале. Елена схватилась за запястье Десмонда, скинув его руку. Мальвина устала от чрезмерной тактильной близости, устала от того, что в ее личное пространство все время хотят влезть.
— Я тоже подорвала репутацию! Мне жаль! — она пыталась быть сукой, но у нее не получалось. Не получалось быть стервой такой как раньше. Не получалось быть наивной дурочкой как раньше. Не получалось быть собой. Гоняясь то за одними, то за другими масками, Гилберт совершенно окончательно потеряла себя настоящую. Теперь ей остается лишь глотать слезы и быть чем-то вроде куклы, пустой, забытой всеми игрушки.
— С той лишь разницей, что ты потом свинтишь, а мне здесь работать! — в ответ закричал он. Елена потеряла былую надежду. Теперь она умерла окончательно. Можно начать справлять поминки, как бы зло это не звучало.
— Прости, — последнее, что она прошептала ему. Последнее, что прозвучало в их контаминации.
Гилберт оттолкнула его, выбежала из аудитории, потом — из здания колледжа. Она не явилась на конференцию, просто уснула замертво после суток этих дешевых, но довольно жестких пыток.
Впереди был день благодарения. А на улице выпал снег. Он пеплом падал с неба, оседая на асфальт, тая от его теплоты и не оставляя после себя следов. Елена бы тоже хотела быть таким пепельным снегом. Она пошла вперед, в совершенно противоположную от дома сторону. Переходя дорогу, Елена не смотрела на светофор. Автомобили сигналили, водители кричали что-то матом, резко останавливаясь, а Елена, как дешевая пародия на Марлу Сингер, шла вперед, нисколько не реагируя на транспорт.
А потом она помчалась вперед. В джинсах, в легкой кофте, которая обнажала тело, она мчалась вперед, а холодный ветер обдувал лицо, становясь причиной покраснения кожи и дрожи вдоль позвоночника. Гилберт бежала все быстрее и быстрее, чувствуя непомерную злость от того, что ее ноги не позволяли разогнаться на полную мощь. Мальвина мчала вперед, как замыленная лошадь, как раненный зверь, который еще надеется добежать до ручья и там зализать свои раны. Вперед и вперед, до ошеломляющей боли в ногах, до сбитого дыхания, до той степени, когда уже не остается сил. Елена бежала минут пять-семь, но этого было достаточно. Она бежала, плача и силясь не закричать во все горло. Все прохожие оборачивались, взглядом провожая грациозную подстреленную лань. Из ее души капала чернота, как из перерезанной артерии — кровь.