Обуглившиеся мотыльки
Шрифт:
— С некоторых станций уже не вернешься, — произнес он, отрицательно качая головой. Он смотрел на Кэролайн, но будто не видел ее. Девушка боялась сделать шаг вперед. Она впала в оцепенение, будто все кошмары ее жизни материализовались, вырвавшись на свободу. Форбс лишь могла оглядывать Тайлера, лишь могла рвано дышать и находить в себе силы еще держаться на ногах. — Это теперь твой новый дом.
В его ушах была звенящий шум, были чьи-то голоса и крики. Голосовые галлюцинации получили свою подпитку. Энергия вытекала вязкой жидкостью на грязный пыльный пол. Она гипнотизировала. Она привлекала взгляд, сосредотачивая внимание только на себе.
— Пусти
Девушка подвинула ногу вперед. Она ожидала, что Тайлер сорвется, что закричит, швырнет в нее чем-нибудь, но Тайлер продолжал смотреть сквозь нее, устремляя к границам Вселенной. Если у Веселенной есть границы. Если Тайлер еще способен устремляться.
Но Локвуд будто впал в приступ кататонии. И движение Кэролайн он не заметил.
— Знаешь, в чем прелесть ужаса?
— Не знаю, — сказала она, сделав еще шаг. По идее, ее должно валить с ног воздействие армреслинга и Б-52, но все минувшее наоборот предавало сил. Холодный воздух осуждал расплавленные легкие. — Скажи мне.
— Прелесть ужаса заключается в том, что он остается с тобой до конца. Все уходит. А ужас остается.
Кэролайн сделала еще два шага и подошла к Тайлеру почти вплотную. Она ощущала липкий страх, ощущала, как он сковывает ее тело тугим корсетом, как медленно прокалывает легкие спицами, как леденит кровь в жилах и сковывает движения. Она ощущала себя загнанной в угол, она не знала что ей делать дальше. Она не умела импровизировать.
— Он остается с тобой, когда ты совсем один. Когда больше нет ничего и никого. Он остается, когда темнеет.
— Я останусь с тобой, — прошептала она, закрывая глаза и чувствуя, что если она скажет еще хоть слово — ее голос сорвется. Она была близко, но она прекрасно понимала, что ей не удастся вырвать кусок металла.
— Одна ночь ничего не изменит, — скептически и так же бесчувственно произнес он.
— Одна ночь может поменять жизнь, — прошептала еще тише, по-прежнему не открывая глаз, по-прежнему сжимая кулаки до боли в пальцах и стараясь унять бешенный приступ страха. Ей надо было посчитать мысленно в уме до десяти. Но она забыла порядок цифр, она напрочь забыла внешний мир, который ждал их. В сознании пульсировала лишь одна мысль — у Тайлера кусок металла, и этот кусок надо как-то отнять.
— Ты понятия не имеешь, о чем я говорю.
— Ну так объясни мне.
Она разжала кулаки и стала медленно поднимать руки. Она зажмурилась, но поднимала руки, чувствуя обжигающий холод каждым миллиметром своей кожи. Дыхание удавалось сохранять ровным из последних сил, а руки были тяжелыми, и поднимать их было тяжело. Форбс подняла голову, подняла руки, положила их на лицо парня и открыла глаза. Она заставила Тайлера посмотреть на себя, заставила его взглянуть на нее. Ее сердце пустилось в бешенный пляс.
— Расскажи о том ужасающем результате, от которого ты бежишь…
От которого он убежал, но который пытается забыть. Не всем можно довериться, Кэролайн это прекрасно понимала. Но некоторым стоит напеть о своей боли возможно потому, что эти некоторые — действительно хорошие люди. В этом мире есть место и для хорошего.
— Результат заключается в том, что если ты сейчас не уйдешь, то я зарежу и тебя.
Кэролайн стиснула зубы, выше подняв подбородок. Она вцепилась в предплечья парня стальной хваткой, тактильно доказывая, что в этом мире прикосновения значат очень много.
— Режь, — произнесла она, а потом стала медленно опускаться, становясь на колени. Не спеша девушка встала сначала на одно, потом на другое колено, задрав голову вверх и обнажив шею. Кэролайн схватилась за руку парня, поднесла ее к своему горлу так, что острие впивалось ей в кожу. Форбс бесстрашно смотрела на него. Лучшая защита — это нападение. Лучшая защита для него, не для нее. — Режь меня.
Она стояла перед ним на коленях на заброшенной станции метро. В его руках был клинок и ее жизнь. Ему ничего не стоило еще один раз убедиться в том, что процесс — слаще и приятнее, чем результат. Ему ничего не стоило сделать ее своим очередным развлечением, просто провести линию, просто пустить кровь, вырвав свою боль из груди, выплеснув свою агрессию. Ему ничего не стоило перечеркнуть разом свою и ее жизнь. И кровь, что стекала по его руки, уже обпачкала и ее руки.
— Режь меня! — произнесла она сквозь зубы. — Режь! Режь! Режь! Режь! Режь! Режь!
— Да пошла ты! — он оттолкнул ее на пол, выронив клинок и отойдя на шаг. Кэролайн, быстро спохватившись, ринулась к оружию и одним махом руки скинула его на железные рельсы. Звон отразился от стен, разбив хрусталь тишины. Девушка повернулась в сторону Локвуда, тут же застыв на месте.
— Вскрыть себе вены может каждый! — закричала она. — Не будь слабаком, не теряй свои статус в глазах других!
Локвуд усмехнулся, он повернулся в другую сторону. Он прятал взгляд. Он прятал свой скелет, боясь доверить его кому-либо. Кэролайн не была уверена в том, что хочет узнать ужас Тайлера Локвуда. Но она была уверена в том, что Тайлер хочет рассказать о нем именно ей. У нее не было аргументов, но она в этом почему-то не сомневалась.
— Я потерял свой статус в своих глазах. Мне наплевать на других. Другие — это ничто.
— А твоя мать — тоже ничто? — она подалась вперед, оперевшись на руки и не собираясь вставать. Она повысила тон своего голоса и задела за живое, чем вновь привлекла внимание Локвуда. Ее задача — как можно дольше говорить с ним, чтобы сиюминутная слабость прошла.
— Я — ничто, — процедил он сквозь зубы. — И не смей говорить мне о моей матери.
— Почему? — прошипела она, теперь сама застывая в кататонии. — Давай поговорим о том, что будет чувствовать она, вынося твой гроб? Что будет ощущать она, когда о тебе будут писать грязные слухи в газетах, а у нее не останется никого, кого она могла бы любить, и кто мог бы любить ее!
Он смотрел на нее внимательно. Кэролайн по-прежнему сидела на полу, в какой-то неряшливой позе. Оперевшись на руки, она смотрела на парня столь же пронзительно, сколь и он на нее. Он смотрел свысока, откуда-то из темноты. Полумрак станции окутывал их ледяными объятиями, утягивая в пустоту и отчаяние подобно зыбучим пескам.
— Лучше сын-самоубийца, чем сын… — запнулся, снова отвернувшись. Кэролайн медленно поднялась. Она остановилась на том же месте, на котором и стояла.
— Чем кто? — она сделала шаг вперед, потом — еще шаг. Тихо и бесшумно как кошка. В ее голосе была теплота. Не было злорадного любопытства, было теплое сочувствие. — Знаешь, в чем прелесть приезжих?