Очерки Крыма
Шрифт:
"Горные татары", пишет он, "обрабатывают свои сады, поливают их, чистят, унаваживают; они очень искусны в искусстве прививки, и ничто не может превзойти способ, употребляемый около Бахчисарая, где прививают прямо к корню, на одну четверть глубже поверхности земли, что не только дает совершенно здоровый ствол, но впоследствии дает еще корни самому прививку и обеспечивает: этим долголетие дерев". Породы крымских груш, по словам Палласа, были чрезвычайно многочисленны и вкусны; он только для примера называет 14 более замечательных сортов. Породы яблонь были также разнообразны, и синап, составляющий теперь главный предмет яб¬лочной торговли Крыма, у татар играл ту же роль. Затем в татарских садах разводились три прекрасных сорта айвы, разные сорта слив, вишен, черешен; персики, абрикосы, миндаль и фиги Паллас не хвалит и находит их плоды почти полудикими; но ими и теперь не тщеславится Крым. То же говорит он о гранате и маслине, но и их судьба не изменилась до сего времени. Орехи грецкие, стоившие до рубля тысяча, фундуки, простые орехи лещины, три сорта тутового древа с очень вкусными ягодами, кизиль садовая, мушмула, рябина с большою грушевидною ягодою, хурма, каркас, также с съедобными плодами, в одном месте даже сладкий каштан — вот из чего состояли татарские сады. Кажется, они не побоялись бы соперничества с настоящими садами Крыма. Количество скота, бывшего прежде в Крыму, по-видимому, значительно превосходило настоящее количество его. Паллас говорит, что когда в 1769 г. закупили у крымских татар 1000 верблюдов для армии, воевавшей в Персии, то уменьшения числа этих животных решительно не было заметно, а между тем, цена порядочного верблюда доходила тогда до 150 рублей. В степях воспитывалось множество лошадей; мурзаки имели значительные косяки, "хорошо содержимые"; средняя цена лошади была 30–60 рублей. "Всякая степная деревня владела многочисленными стадами рогатого и мелкого скота". Овец было три породы, и они давали значительный доход не только шерстью, но и смушками. Одних серых смушек продавалось в Польше свыше 30000 и до 60000 черных. Шкурка стоила от трех рублей и выше. Козы разводились в огромном множестве в горах и давали большой доход своими ценными шкурками, употреблявшимися на сафьян. Продавали также много заячьих шку¬рок (до 20000). Всякая домашняя
Соль составляла издавна важную отрасль народного богатства Крыма; разрабатываемы были не только те озера, в которых сосредоточена теперь наша соляная промышленность, но и другие, теперь почти оставленные; и по знакомым нам путям, точно также как теперь, суда и обозы чумаков увозили в окрестные страны массы соли. В 1788 г. крымские озера доставили около полутора миллионов пудов соли, а в 1790 г. до 2 миллионов 300 тысяч.
Из этих немногих данных, во всяком случае, ясно, что состояние Крыма во времена татарского владычества отстояло вовсе не так далеко от современного его состояния, и мы, русские, во всяком случае, возьмем грех на душу, если вместе с Палласом и другими голосами, менее его образованными и более корыстными, вздумаем относиться с презрением ко всему, сделанному до нас. Наша собственная доля в развитии благосостояния Крыма окажется слишком ничтожною, если результат сравнить с периодом времени нашего владения, который, по масштабу новейшей истории, равняется многим прежним столетиям. Вопрос о народной пользе должен быть решаем с самою бесцеремонною логичностью и искренностью. Мы привыкли слишком дешево веровать в справедливость многих недоказанных положений, из какого-то предубеждения в их мнимой неизбежности. Мы, русские, европейцы, полонили татарина. Христианская цивилизация покорила мусульманского варвара. Одного этого факта достаточно, чтобы мы уверовали в спасительность нашей власти для татарина, в ниспослании на его главу из всероссийского рога изобилия всевозможных даров счастья. Однако взглянем делу прямо в глаза и, положив руку на сердце, скажем откровенно, действительно ли дали мы крымскому татарину лучшую жизнь.
Перечислим некоторые факты. Чтобы приобщить Крым к пользованию теми благами христианской цивилизации, которыми мы сами пользовались, нужно было, прежде всего, покорить его. Это покорение совершилось в несколько весьма решительных приемов. В 1736 г. граф Миних, пригнавший 100000-ную армию татар и самого хана Каплан-Гирея из Перекопской крепости, так аккуратно занялся чисткою Крыма, что Бахчисарай и другие плавные города, по уходе Миниха, обратились в кучу развалин, а степи совершенно опустели. В 1737 г., другой русский фельдмаршал, граф Ласси, прошелся тоже по всему Крыму, но зашел с других ворот, через Геничи по Арабатской стрелке. Когда хан Менгли-Гирей думал его запереть и уничтожить на этой узкой косе, заняв Арабатскую крепость, находчивый фельдмаршал сделал себе плоты из бочек и повозок своих и преспокойно переправился через Сиваш в степи по Карасу. Перебив войска Менгли-Гирея и взяв приступом его окопы, граф Ласси, с тою же немецкою отчетливостью, занялся опустошением степей и разорением городов. Он сжег 1000 деревень, уцелевших от рук Миниха по той только причине, что ни были в стороне от его пути. Удачная работа разлакомила знаменитого фельдмаршала, и на следующий год (1738) он опять отправился походом в Крым уже не через Геничи, а прямо через Сиваш, обмелевший от западных ветров. Но поход оказался невозможным по той простой причине, что в Крыму ничего не осталось после походов 1736 и 1737 гг. и войско не находило себе никаких средств к прокормлению, вопреки гениальному афоризму великого военного гения: война питает войну. Конечно, и нам, русским, эта трехлетняя война обошлась не даром: она стоила нам, сверх многих миллионов денег, 100000 храбрых солдат, не считая разорения пограничных областей татарскими набегами. В 1771 г. князь Василий Долгорукий, обелиск которого украшает ныне площадь города Симферополя, вновь взял приступом и разорил города: Перекоп, Арабат, Кафу, Керчь, Еникале, Балаклаву, Козлов (Евпатория), Бадбек и Тамань. После этого татарам, казалось, можно было успокоиться: им дали в ханы Шагин-Гирея, который все делал, чтобы примириться с европейскою и христианскою цивилизациею: отдал России некоторые крепости, езди в карете, ел сидя, наряжал свою гвардию в европейское платье и даже конфузился собственной своей магометанской брады, коей концы прятал обыкновенно под широкий галстук. Конечно, при таком любезничанье с европейскою цивилизацией полезно было переселиться из Бахчисарая в приморскую Кафу под защиту русского войска. Однако татары не разделили вкусов своего хана относительно брады и уступки крепостей гяурам. Они выбрали другого хана, а Шагину пришлось бежать. Из Керчи идет русское войско убеждать потомков Чингиза в достоинствах цивилизованного хана. 7000 татар изрублены близ Бахчисарая. Бахчисарай, Кафа опять взяты, опять сожжены. Большая часть жителей Кафы избита за измену. Другое татарское войско, вместе с новым Селим-ханом, побито у Балаклавы.
Начинается убеждение другим способом. Суворов получает повеление пересилить из Крыма всех христиан, т. е. греков, армян, в числе которых были лучшие ремесленники и торговцы Крыма. Более 3000 человек, наиболее способных и деятельных, перегоняют в 1778 г. на берега Азовского моря, на земли между Бердянском и Доном. Множество их погибает по пути от жестокой зимы. Целые округи пустеют. 8-го апреля 1783 г. — манифест о присоединении Крыма к России. Шагин-Гирей едет пенсионером в Калугу, чтобы оттуда проехать на Родос за получением султанского шнурка на шею.
Приобщение татар цивилизации, наконец, началось. В 1785-88 гг. тысячи татар, особенно соседних с портами, продают за ничто свои земли и хозяйство и бегут в Натолию, Румелию. Туда же бежит множество мурз и все родичи Гиреев, Крымский судья Сумароков, бывший в Крыму в 1802 г., считает число переселившихся до 300 000 и уверяет, что переселение было сделано по воле Потемкина. Как бы то ни было, народонаселение Крыма, равнявшееся прежде более чем 500 000, по первой переписи, произведенной в 1793 г., равнялось 205 617 человек обоего пола и всех возрастов, считая тут русское войско, казаков, чиновников и всех русских и других пришельцев, поселившихся в течение 10 лет со дня присоединения Крыма; собственно же татар было насчитано несколько более 60 000. Перепись была проверена через три года, потом в 1800-м, и тогда татар всех возрастов оказалось 120 000. Между тем, еще при Минихе одну только крепость Крыма защищало 100 000 татар. Броневский говорит, что войско татар простиралось в его время (в XVI ст.) до 130 000 и более. Значительное выселение татар было потом в 1812 г., но о нем сохранились только изустные предания. Наконец, после крымской войны, в 1860–1863 г. переселились в Турцию из Крыма, по официальным сведениям, 192 360 душ обоего пола, т. е. ровно две трети всего населения. Жители Крыма убеждены, что еще значительный процент выселившихся не попал в официальные списки. В счет не входят также те татары, которые исчезли из Крыма во время севастопольской кампании и исчезли понемножку в прежнее время, то под предлогом богомолья в Мекку, то без всяких предлогов. По официальным же данным, в 1863 г. совершенно опустели 784 татарские деревни и аула в Таврической губернии; в одном Перекопском уезде опустело 278 аулов. Если прибавить эти 784 опустевшие деревни к 1000 деревням, сожженным графом Минихом, да к неизвестно скольким другим, сожженным князем Италийским и князем Долгоруковым, да к неизвестно скольким деревням, опустевшим в 1788 и 1812 гг., по выходе многих тысяч татар, то вопрос о благодеяниях европейской цивилизации мусульманскому варварству, по меньшей мере, должен остаться вопросом. Но, пожертвовав 3/4 племени для цивилизования остальной его 1/4, мы этою дорогою ценою уже, конечно, достигли полного и действительного дорогого результата, — подумает читатель. Об этом справки нетрудны. Какие серьезные блага может внести в жизнь народа христианская цивилизация? — высокую христианскую мораль, которая перерождает неправду человеческих отношений, широкое европейское образование и бесчисленные удобства правильно организованной экономической деятельности, — словом, европейско-христианская цивилизация должна развить нравственное сознание, силу мысли и материальное благосостояние общества. Делаются ли крымские татары христианами? Я думаю, что не было ни одного крещеного крымского татарина от 1783 до 1869 г. Если же и были, то какие-нибудь случайные отброски татарского общества, которые исчезли, не обратив на себя даже беглого внимания. Но, может быть, татарин, оставаясь еще пока в своей вере, уже смягчился влиянием учения Христа, примирительно глядит на него, и таким образом подготовился вступить в последующую фазу своего сближения с христианством? На это можно ответить, что в горной части Крыма строились даже православные церкви на счет татарских сборов, между прочим. церковь в Алуште; только сами татары в подобных прославлениях на их счет чужой религии не были виноваты ни сном ни духом; их отчужденность от христианского учения абсолютная, незыблемая. Никто их, кажется, и не пытался познакомить с ним, и я мало верю, чтобы нашлось в Крыму 10 священников, знающих по-татарски. Правда, у нас есть в губернском городе официальное лицо с титулом миссионера и, без сомнения, со штатным окладом, но где сфера его деятельности и где результат её — об этом неизвестно ни миссионеру, ни православным, ни татарам. Известно только, что татары, даже в тех местностях, где они сознают необходимость учиться по-русски, не посылают детей своих в русские школы, потому что в школах этих учат и православные священники. Замечательно, что в селениях Дуванкое, Каралезе, Дайре, Сарабузах — несколько татарских мальчиков охотно посещают русскую школу, но в этих именно школах нет священников, потому что нет церквей. Когда пробежал в 1863 г. слух об отделении Таврической губернии в особую Таврическую епар¬хию, татары стали уходить в Турцию, и таким образом, "приезд большого попа", как выражаются татары, был одной из важных причин последнего их выселения.
Интересно теперь знать насколько проникло в среду крымских татар, по крайней мере, светское европейское образование, хотя бы простая грамотность? Ответ и тут весьма не затруднителен: совсем не проникла, ни на одну йоту. Правда, некоторые татарские беи и мурзы побывали в петербургских кадетских корпусах и даже послужили в блаженной памяти крымском татарском эскадроне. Эти мурзы очень величаются званием ротмистров и поручиков и шинелью с красным воротником и серебряною пуговицею; один из беев даже учил и знал на память в кадетском корпусе православный катехизис Филарета (по его собственному мне признанию) и может подписать свою фамилию не только русскими, но даже и немецкими буквами. Но дальше этих подвигов они не стремятся. Их красная шинель и умение кое-как объясняться по-русски с начальством ставят их так высоко над остальною массою татар, что они становятся естественными вожаками и запевалами своего племени. Чего им больше? Было в Крыму устроено и особое татарское училищное отделение, существовавшее в Симферополе от 1827 до 1865 г., исключительно для татарских детей, на которое тратилось по 3 000 рублей в год. Это отделение выпускало средним числом менее, чем по 1 воспитаннику в год, считая в числе выпускаемых и тех, которых выгоняли за неспособность. Эти 25 полуграмотных юношей, стоивших около 108 000 рублей серебром, одолели номинально кто курс 1-го, кто курс 4-го класса гимназии, потом канули в море мусульманства и исчезли в нем без следа. Были еще устраиваемы палатою государст¬венных имуществ в 1841 г. школы для волостных писарей из татар, в Таракташах, Сарабузе, Саках и Ушюне; построены были хорошие дома, выписаны книги. Татарских мальчиков заставляли учить "Сборник постановлений для государственных крестьян", русскую грамматику, непрерывные дроби и пропорции. Содержание училищ и поступление в них сделано обязательным для татарских обществ, и десятилетняя служба учеников волостными писарями также обязательною. Кажется, все меры к просвещению варварства были приняты. В 1837 г., в Бахчисарае и Карасубазаре открыты особые татарские классы, вроде приходских училищ. В три уездные русские училища назначены учителя татарского языка (в 1824 г. в Феодосию и Перекоп, в 1859 г. в Симферополь). И что же, однако? В татарских классах Бахчисарая через два года уже почти нет ни одного ученика татарина, "а большую часть татарского класса составляют греки и армяне, татары же обучаются преимущественно в частных школах", как доносит в начале 1840 г. директор училищ. В волостные училища татарского общества нанимают охотников из сирот и бедняков, разных оборышей населения, как нанимали наши русские крестьяне охотников в рекруты. Эти неавторитетные цивилизаторы, разумеется, внесли в татарское население так же мало образовательного движения, как мало получили его в своих волостных школах, и исчезли незаметно, как сами школы. Что делали учителя татарского языка в уездных училищах — этого даже и следов не осталось. Кажется, что они существовали только в распоряжениях начальства.
Вот вам очерк всей истории европейского образования крымских татар. В гимназию иногда пробуют поступить 2–3 татарина. Помаются в двух и трех классах годочка по два, по три, и сплывают обратно, бессильные одолеть массу латинства, славянства, неметчины, французятины и всех гуманных и реальных наук, которым вплоть до краев налиты наши гимназии. Затем, остается все то же непочатое, никакими ветрами не волнуемое, море мусульманского невежества. Однако вы думаете, крымский татарин действительно невежда и хочет быть невеждою? Посмотрим, так ли это? По татарскому закону обучение детей обязательно. Дети от 6 до 15 лет, мальчики и девочки должны посещать школу. Каждая деревушка, где есть только мечеть, имеет свой мехтэб. На 100 000 татарского населения в Крыму находилось с 1867 г. 154 татарских училища; из них 131 мехтэб, т. е. начальные училища, и 23 медресе, т. е. духовные академии для приготовления мулл и учителей. Учащихся в них было 5081 человек, считая 901 женского и 4,180 мужского пола. Эта цифра выражает собою состояние татарского образования в период величайшего упадка их национальности, так как после выхода татар многие училища были закрыты, другие опустели. У татар в 1867 г. приходилась 1 школа на 21,4 жителя, и 1 учащийся на 27,9. За тот же год, в русском населении губернии 1 школа приходилась на 2,747 жителей и 1 учащийся на 66,1. Татарское племя, составляющее 17,85 % всего населения Таврической губернии, доставило в 1867 г. 23 % всего учащегося юношества; русское племя, составляющее 62 1/2 % населения, доставило только 28 1/2 % учащегося юношества. Эти цифры весьма поучительны. Между тем, ни одна из выше исчисленных татарских школ не получает пособия ни из казны, ни от земства, ни от городских обществ. Все существуют за счет родителей или на счет благодетельных завещаний покойников. Эти имущества, завещаемые мечетям и школам и называемые вакуфами, в Крыму простираются до 100 000 десятин земли, не считая несколько десятков тысяч капиталов и разных доходных статей другого рода.
Все приведенные факты говорят одно: что татары и до нас ценили народное образование, что они развили его у себя в Крыму гораздо более, чем мы развили свое собственное образование у себя в России, что они жертвуют на него нешуточные средства, что они опередили нас в сознании общей обязательности образования. Еще Броневский (писатель XVI столетия) рассказывает, что татары его времени "сыновей с молодых лет отдают обучаться арабским письменам". Мы, русские, овладев Крымом, не научили татарина ничему своему, европейскому; мы только стеснили количественные размеры его собственного прежнего образования, сократив, вместе с сокращением населения, число татарских школ. Но не сделали ничего существенного для привлечения татар в собственные школы и для облегчения им пути в них. В 1867 г., депутаты татарских мурз усиленно ходатайствовали о дозволении их детям не слушать в гимназиях латинского языка, так как они не имели в виду поступать в университеты и так как, по словам их, русский язык для них так же был труден, как русским детям латинский. Но они получили совершенный отказ. Мы, русские, в течение 80 лет не распространили среди татар ни малейшего общего образования, ни малейших технических знаний. Мы даже не попробовали повлиять на улучшение нелепых методов обучения в их многочисленных мехтэбах и медресе. На счет так называемого татарского сбора производились в Крыму все работы, для которых не находили других источников: устраивалось шоссе для прогулок туристов по южнобережским дачам, воздвигались православные храмы, содержались православные приходские училища и т. п., но татарские горные дороги остались те же, какие были при хане Менгли-Гирее, те же школы, тот же внутренний быт, те же орудия и способы обработки, та же мажара с колесами из буковых обрубков, та же темная хата без стекол с хворостяною трубою. Мы и не могли дать ничего, потому что мы, во-первых, сами были во многом беднее татарина, а во-вторых, с татарами имели дело не мы — народ, а мы — чиновники. Чиновничество — это обманчивая маска ловкого европеизма на простодушном деревенском лице русского человека. Это строгая классификация всех и вся, это кипучая деятельность переписки, это всеведение бесчисленных таблиц и отчетов. Эти всеобъемлющие программы, эти гениальные, все предусматривающие проекты и мероприятия, звуки и тени, взятые и от немцев, и от англичан, и от французов — все это ослепляет издали и помогает звуки и тени принимать за жизнь, маску — за действительное лицо. Чиновничество, отрава русской народной жизни, отравою стало и для народной жизни татар. Как везде, оно много отнимало и мало давало; как везде, оно городило декорации и пускало фальшфейеры, за которыми не слыхать и не видать было горькой правды. Как везде, оно весь вопрос государственного и народного существования искусно сводило на расчисление своего собственного пути к покою, довольству и почести, играя для этого и в религию, и в образованность, и в народное благоустройство. Было бы составлено, представлено, предписано, донесено и к 1-му января отчетного года производством окончено. Живых русских сил до сих пор не было в столкновении с татарином. Живые силы вызываются понемножку только теперь: подождем, что они сделают. Что они сделают, во всяком случае, больше, гораздо больше, чем эта полированная, складно вертящая свои валики и колесики бюрократическая машинка — в этом я убежден, и это уже почти видно. Машина самого лучшего устройства, с самым лучшим ярлычком на переднем фасаде, будь этот ярлычок даже "европейско-христианскаая цивилизация", бессильна перед явленьем духа. Она уже потому не может повлиять ни на чью совесть и разум, что слепа для них, не имеет органов даже ощутить их существенное, не только понять его.
Судакские, алуштинские и некоторые другие владетели не знают, как спасти себя от преступных посягательств, от безнравственности соседей — татар. Один мировой посредник предлагал даже завести в Таракташах школу для обучения татар heccrqj грамматике и арифметике, куда бы из половины уезда сгонялись татарские дети: "хотя бы по 2 со 100 ревизских душ", для развития в них нравственности и предотвращения преступлений на будущее время. Разумеется, для этого потребен новый сбор с татар, "хотя бы по 50 к. сер. с ревизской души, что нисколько бы не отяготило их". Другой ревнитель нравственности предлагал закрыть все татарские училища, так как он "пришел к убеждению, что, до закрытия мехтэбов и медресе, учебные заведения, учреждаемые правительством, никогда не будут иметь достаточного числа учеников". Академик Паллас находил, что важным средством против злоупотреблений татар должно послужить требование от них, вместо обыкновенной клятвы на алкоране, какой-то особенно торжественной, в которой присягающий, между прочим, говорит, что "в случае лживой клятвы, его можно будет разлучить с его законными женами на 3 или 9 даллаков". Не знаю, почему вдруг татарин оказался у нашего брата русского таким клятвопреступником, убийцею и вором, против которого нужны необычные меры строгости. Посмотрим, то ли говорят о татарах люди, которые знали их близко еще тогда, когда не коснулось их влияние европейской цивилизации. Посол Стефана Батория при дворе крымского хана Мухаммед-Гирея, польский дворянин, Мартин Броневский из Бездзфедеа, жил в Крыму более 9-ти месяцев, в свое двукратное посольство, в 1578 г., и оставил нам весьма интересное описание Крыма. Послушайте, как отзывается он о нравственном состоянии тогдашнего татарского общества: "У них нет не ябедничества, ни доносов, ни обвинений и оправданий, излагаемых в порядке судопроизводства. Простые татары и чужестранцы, в присутствии судей и самого хана, который выслушивает каждого и скоро дает решение, очень свободно излагают свои жалобы, ибо все имеют к нему свободный доступ. Когда хан является всенародно, тогда самые бедные и ничтожные люди обращают на себя его внимание. Он их выслушивает, расспрашивает и отвечает благосклонно. Законы исполнятся с большой строгостью. Судьи почитаются у татар людьми вдохновенными, непоколебимой справедливости и честности. Начальники и чиновники исполняют приказания верно, скоро и с большим страхом. Татары вовсе чужды всяких ссор, преступлений, судейских крючков, зависти, ненависти, честолюбия и излишней роскоши в одеянии и в домашнем быту. Я жил там более 9-ти месяцев, но не слыхал ни об одном уголовном преступлении; никто не поступил вопреки законам, никто не делал ни доносов, ни сплетен, чтобы повредить врагу". "Путешественников и бедных странников татары принимают с большим человеколюбием и гостеприимством", говорит Броневский в другом месте своего описания Таврии.
Литовский митрополит Богуш-Сестренцевич, которого, как и католика Броневского, трудно заподозрить в пристрастии к мусульманской нравственности, в таких выражениях говорит в разных местах своей "Истории Таврии" о нравственном состоянии современных ему крымских татар XVIII столетия: "Суд был производим у татар гораздо с большею справедливостью, чем у турок". "Наказание было одинаково для всех состояний государства". "Народ не был в рабстве, но токмо обязан отправлять воинскую службу". "В своих собраниях и пирах, они (татарские дворяне) наблюдали в точности заведенную учтивость в рассуждении чинов; никто не спорил о первенстве, но дворянин знатнейшей породы уступал часть место дворянину низшей степени, если он был гораздо старее его летами". "Они жили весьма благопристойно в своих поместьях, передавая от отца сыну чувство чести, каковые находятся в Европе у народов, наилучше образованных. Они показывали наипаче возвышенность духа и щедрость в приеме иностранцев. Но почитал поединок за бесчестие. По их правилам, истинное мужество долженствовало быть показанным только на войне". "Первое чувство, которое было в обыкновении вперять молодым князьям (при воспитании их), была щедрость. В самом деле, большая часть их почитала за стыд прилепляться к какой-либо вещи; они отдавали все, даже и свою одежду; поелику же султан имел только одно платье, то просили за день пред тем, в который он надел оное, и первый проситель был уверен в получении. Сам хан был почитаем по мере своей щедрости, яко истинного свойства величия". "Приобыкши к превратностям частной жизни прежде достижения престола, они (т. е. ханы) видели слишком вблизи бедность и несчастие низшего состояния, чтобы могли помышлять об угнетении оного, и знали лучше людей, свой народ и придворных, нежели знают государи, видевшие только свой двор".