Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.
Шрифт:
Бывшая в наше время в Рио-Жанейро итальянская опера перессорилась с театральною дирекциею и сказывалась больною, в лице примадонны, нашей петербургской знакомой Медори, вследствие чего по вечерам мы ходили в café chantant, где давались небольшие водевили, по-французски, до того глупые, что именно это и составляло главный их интерес. В одной пьесе фигурировали все китайцы, в другой испанцы. Один раз нам удалось увидать на сцене русского помещика, comte Ostrogofï, к которому в деревню поселились, под видом гувернера и гувернантки, маляр и постоянная посетительница балов Maible, чуть ли не из Rue Joubert № 4. Граф от них в восторге; за маляра отдает дочь, a на гризетке женит сына, давая им по нескольку сот тысяч приданого и 15 cosaks de gratification.
He смотря на пошлость шутки, в вей кое-что было верно и, главное, очень смешно. Гувернантка, между прочим, учит свою ученицу танцевать cancan под видом качучи. Содержатель театра старательно справлялся: не обиделись мы, русские, игранною шуткою, тогда как мы от души смеялись и едва ли не больше всех. В португальский театр я ходил, чтобы посмотреть бразильского императора. Дон-Педро II очень красивый мужчина. Когда он входит в ложу (во Фраке я со звездой), публика встает и кланяется. Лице его отличается аристократическим отпечатком; красивая русая борода и усы оттеняют довольно большой, но красивый рот. Императрица, сестра неаполитанского короля, толстая и высокая женщина весьма обыкновенной наружности. В другой раз я видел императора в итальянской опере. Дело с дирекцией какая-то уладилось, и певцы, накануне нашего отхода, решились дать всем надоедавшего Trovatore. Общество города, недовольное вообще правительством, любит лично дона-Педро. Говорят, он удивительно добр, раздает почти все свое содержание бедным и нуждающимся, a между тем очень бережлив на государственные деньги; он доступен для всякого; все идут в его дворец с уверенностью, что просьба будет принята, и должно сказать, что с его именем соединяются как успешное окончание внешних дел Бразилии с Росасом, низложение тирана, уничтожение торговли негров, так и создание бразильского флота, постройка госпиталей, железных дорог и всего, чем может похвалиться Бразилия. Он родился здесь, и ребенком оставлен был отцом своим. Бразилия смотрит на него, как на своего сына, и гордится им. Но все эти утешительные черты отношений народа к государю имеют свою изнанку. Деда самого государства представляются не в привлекательном свете. Оставаясь гуманным и благородным человеком, дон-Педро лишен административной способности и энергии; в то время, как он сам едва живет на своем добровольно-скудном содержании, его министры бессовестно воруют и истощают государство. Вместе с этим, появившаяся желтая лихорадка и прекращение привоза негров парализуют силы Бразилии. В последнее время, не смотря на огромные урожаи, кофе вздорожал оттого, что не было кем убирать его. Пришедшие суда не могли дать требуемой суммы за кофе, застаивались на рейде Рио-Жанейро и теряли половину команд от желтой лихорадки. финансовое положение страны тоже незавидно. Едва Бразилия подумала об отложении от Португалии, как уже впала в долг. Трактатом 29 августа 1825 г., заключенным при посредничестве Англии, Португалия признала независимость Бразилии, вследствие чего последняя обязывалась выплатить Португалии 1,000,000 фунт. стерл. для уплаты португальского займа, сделанного в 1823 году в Англии. Увеличивавшиеся требования нового государства увеличивали и бюджет его, между тем как главные силы его в последнее время были потрясены и остановлены законом против привоза невольников. Бахия и Пернамбуко, постоянный центр недовольных, не замедлят поднять голос, и Бразилия должна ожидать потрясений. По всей вероятности, она останется победительницей, потому что в том, чем она временно повредила себе, лежит справедливое и гуманное начало.
Дворец императора находится за городом в местечке Сан-Кристовайо; от него превосходный вид на Карковадо и город. Сад, примыкающий к нему, удивительно хорош. Особенно замечательны в нем аллеи бамбуков, совершенно темные от стрельчатого свода перекрестившихся между собою тростников. Это длинные и темные коридоры, прохладные во время самых жарких дней. В саду много террас, скверов и вместе куртин с фруктовыми деревьями. Дорожки не отличаются особенною чистотою, и на статуи и другие украшения, как видно, немного потрачено денег, что дает саду вид некоторой запущенности, отчего он выигрывает еще больше. По камням, близ оград, множество ящериц грелось на солнце и быстро исчезало ври нашем появлении.
Треснувшая мачта нашего корвета была заменена новою, и мы, после 12 дней стоянки на рейде Рио-Жайнеро, поднялись рано утром, 11 июня, с якоря и с туманом и дождем вышли из великолепной бухты, живописные подробности которой, вероятно, не скоро изгладятся из памяти. Нам оставался еще один бразильский порт, старая столица португальской колонии, Бахия или Сан-Сальвадор. Обогнув мыс Фрио, у скал которого разбилось когда-то судно, имевшее на шесть миллионов груза, мы скоро получили попутный ветер и совершили очень счастливый переход. 16 июня, с утра, мы уже увидели берег, тогда как все рассчитывали пробыть в море не меньше десяти дней. Надобно заметить, что когда приходишь на место вдвое скорее того, как рассчитывал, то в душе рождается какое-то очень приятное чувство, точно награду получил, или кто-нибудь похвалил. «А ведь мы молодцы! Догоняй-ка теперь нас французский фрегат Альцест (Альцест двумя днями позднее нас хотел выйти из Рио). Как бы уйти до его прихода. То-то было бы славно!..» Yanilas vanitatuin! Что нам Альцест, и что мы ему?… A все-таки мы молодцы, оттого что, вместо десяти дней, ветер доставил нас в пять…
Показался небольшой клочок земли, мало-возвышенной, с маяком; это была крайняя точка длинной косы, образующей с едва видным материком обширную бухту Всех Святых, открытую Америко Веспучи. За маяком потянулся берег, не более возвышенный чем правый берег Днепра, на котором расположился Киев. Но если русский город поражает подъезжающих своею красотою, то Бахия, затопленная растительностью. какая только может быть в широте 13 градусов, на материке Южной Америки, не поразит. но понравится еще больше. Выше города ничего нет, ни гор, ни дали… Весь ландшафт расположился на одном плане возвышенного берега, сначала густо поросшего ярко-зеленою, пышною растительностью, из массы которой поднимаются старинные колокольни монастырей и дома; висящие над морем террасы, обрывы, зелень, спустившаяся густыми массами и самому морю, разбросанные хижины, старый, почти почерневший от времени монастырь, рисующийся на свежем зеленом холме, — все это составляет превосходный ландшафт; далее строения заглушили зелень; кое где только виднеется она, вместе с соседним гранитным утесом, на какой-нибудь площади верхнего города, где столпились разнообразные здания со множеством окон. Дом стоит на доме; вот поднимается фронтон старой церкви; каменные лестницы виднеются над домами, выше опять нагроможденные друг на друге дома, и переросшие их три высокие ствола пальм, качающих своими верхушками над куполами монастырей и шпицами каких-то зданий. Заметнее всех поднимаются, у самого берега, пять совершенно похожих друг на друга домов в пять или шесть этажей; их не давит и множество строений, находящихся над ними во горам. Вид города очень напоминает Киев, только Киев католический, a не православный. Ничто не дает стольно физиономии городу, как церкви: в Бахии их, может быть, больше, нежели в Киеве; здесь и теперь резиденция бразильского епископа. Чем выше местность, тем здания чаще; дома и церкви так тесно сжаты, что издали кажется, будто между ними нет на проезда, ни прохода. Далее местность опять понижается, выступая вперед длинною низменною косою, покрытою строениями и зеленью; на конце коса немного возвышена и образует холм, на котором построена церковь с двумя белыми башнями, видными издалека; отсюда самый лучший вид на город. Против города находится крепость, говорят, самая сильная в Бразилии.
Мы бросили якорь в, наскоро пообедав, поехали на берег. Вместе с пароходами и другими судами современной постройки, на рейде было около сотни шлюпок, напоминавших собою средневековые галеры; своими тонкими, косыми мачтами, они очень шли к средневековой физиономии города. Строения, стоявшие у самого берега, составляли так называемый нижний город, в противоположность верхнему, находящемуся на горе. В нижнем сосредоточена торговля и всякая деятельность; тут военный порт, верфь, рынки, казармы; улицы узки, длинны и темны от высоты домов. У самой пристани рынок, какое-то захолустье, куда надобно входить, смотря под ноги, с известною предосторожностью. На этом рывке нагромождены плетеные корзины с курами, индейками, всевозможные плоды, попугаи, обезьяны, и все это продают живописные негритянки в красивых костюмах. На улице, кроме негров, редко кого увидишь. Вдруг слух поражается страшным криком, которого никогда и нигде не слыхал; догадываешься, что должно быть негры несут что-нибудь; и действительно, из узкого и грязного переулка, идущего какою-то кривою линиею, показывается толпа чернокожих рабочих, несущих на длинном бревне огромную бочку; идут они, плотно сомкнувшись друг с другом, и выступают не в ногу; пот льется с их шершавых голов, бронзовые мускулы напряжены, и сетка жил, как у кровных лошадей, выступает наружу. Из их широких ртов вырываются дикие звуки, смешивающиеся с тяжелым дыханием сильного истомления. На перекрестках ждут крытые паланкины, точно такие, вероятно, в каких разносили гостей Капулета после знаменитого маскарада. Негры бросаются на вас, как наши извозчики, кричат, хватают и почти силою втаскивают в свой экипаж; на верху паланкина приделана палка, за которую берутся два негра и несут в верхний город. Идти туда, среди белого дня, под здешним солнцем, тяжело и даже опасно; из всякого переулка, из-за каждого угла поднимаются испарения, отравляющие организм, a тропическое солнце довершит отравление; ничто так не опасно в тропических странах, как солнце: кроме своих собственных ударов (coup de soleil), оно принимает какое-то непонятное, тайное участие в заражении человека. На тропическое солнце не надо показываться без защиты и никак не следует уставать под этим солнцем. Поэтому мы и взяли по паланкину. Сидеть в здешних паланкинах неловко, не то что в гонконгских, где эластические бамбуки тихо качаются под вами, a вам покойно как в люльке. Здесь же надобно принять известную позу, чтобы носильщикам не было тяжело. К верхнему городу устроено несколько дорог; нас несут по ближайшей. Вот мы на высоте домов нижнего города; из-за каменной ограды выказываются два мавританские купола стоящей внизу церкви, прочие дома висят один над другим; нет между ними свободного местечка, a где и есть, там какой-нибудь гранитный утес занял его собою, и его отвесной стеной воспользовались, чтобы выбить в ней ступени крутой и извилистой лестницы, минующей крыши и дома. Идя по этим ступеням, видишь много интересных сцен в открытых окнах Но вот мы в высоком городе. Ждем увидеть более просторное размещение домов, судя по различным описаниям, в которых говорится, что высокий город совершенно противоположен нижнему: как нечисто и тесно в нижнем, так, сказывают, просторно и хорошо в верхнем; говорят, что в нижнем улицы старые, и что там живут негры, a в верхнем европейцы и бразильцы, и что вообще город расположен и выстроен совершенно по-европейски. Видно, все это писал человек, не бывавший здесь. Верхний город чуть ли не теснее нижнего; неровная, холмообразная местность расположила строения, правда, в картинном беспорядке: на площадь выходят только верхние петушки двух колоколен, a здания сидят у подошвы обрыва, как будто город сначала был выстроен на ровной поверхности, которая вдруг от чего-нибудь заходила волнами, приподняв половину одной улицы и опустив другую; дом взлез на другой; иной с фасадом в два окна вытянулся этажей в шесть, как башня, другой тянется в длину сараем. Нет ни одной площади правильной, хотя нельзя не заметить, что картинный беспорядок стеснившихся вокруг них старинных домов, церквей и дворцов делает площади эти очень живописными. В верхнем городе магазинов не меньше, нежели в нижнем; все торгующие внизу запирают свои лавки с закатом солнца и идут ночевать в верхний город, где находятся их семейства. Do улицам те же негры, иногда где-нибудь на перекрестке сидит их человек пятнадцать, деля между собою заработанные деньги; на грязном платке виднеются столбики медной монеты. Одеваются негры очень разнообразно; на ином матросская рубашка, на другом какой-то мешок, которым негр прикрыл только свою черную спину: иные закусывают, обгрызая обваренный початок кукурузы или вареные бананы. Нигде не встретите таких красивых попов, как в Бахии: красные чулки, лаковые, с бронзовыми пряжками, башмаки, шелковые рясы, — хоть под стекло каждого поставить!.. Португальцев, бразильцев и вообще носящих европейский костюм попадается мало; вся эта публика видна у дверей своих лавок; за то негритянки, старые и молодые, некрасивые, как только могут быть некрасивы негритянки, попадаются на каждом шагу, хотя должно прибавить, что между ними встречается не мало и очень красивых, по крайней мере, очень видных, с монументальным сложением тела, с высокою грудью, с полными, словно вычеканенными из бронзы руками, в живописных чалмах и полосатых платках, драпирующихся около их плеч и стана. они продают в плетеных корзинках кукурузу, апельсины и нарезанный кружечками сахарный тростник, или идут куда-нибудь с корзиною, полною цветов, на голове, или просто болтают на каком-нибудь перекрестке.
На правом конце города, близ решетки, мы вылезли из портшезов и пошли смотреть знаменитый публичный сад Бахии. Вся верхняя его часть занята превосходною рощею мангура — развесистого, с блестящею листвою дерева, дающего непроницаемую тень; дальше идет аллея из тамариндов. Вся эта часть сада висит террасою над обрывом к морю, куда спускаются мраморные лестницы и дорожки, в массе цветов и различных кустарников, наполненных грациозными колибри и другими крошечными птичками. На выступающих местах верхней террасы устроены мраморные платформы с статуями и вазами; с одной из платформ превосходный вид на город и рейд. Под ногами каскад стремящейся вниз роскошной зелени, за которою громоздятся здания города; вдали мыс с церковью, блистающею ярким освещением своих белых колоколен, между тем как голубой прозрачный туман как будто дымкою подернул роскошную зелень, покрывающую мыс; за ними виднеется озеро, дальше горы и одевающие их леса. Рейд пестреет судами, и среди их поднимается из воды крепость Бахии, с выкинутым флагом. В саду возвышается обелиск, сооруженный в честь Иоанна VI; этот обелиск с статуями террас и решетками, перемешанными с зеленью и деревьями, мы принимали с моря за кладбище.
Занятие Португалии Французами, в 1807 году, заставило короля Иоанна VI покинуть Лиссабон со всем своим семейством и высадиться в Бахию; это написано на обелиске, в воспоминание чего он и воздвигнут. Присутствие Иоанна сдерживало долго движение, начавшееся, по примеру Соединенных Штатов, в Бразилии и во всех испанских колониях Южной Америки. Но в 1821 году король должен был возвратиться в Лиссабон; главные города Португалии восставали; король должен был лицом к лицу встретить возмущение, чтобы сохранить права на наследство престола для браганцской линии. Опасно было оставлять и Бразилию, которая требовала независимости. Иоанн, уезжая в Европу, оставил сына своего дон-Педро губернатором в Бразилии и при прощании дал следующий совет: «Педро, ты знаешь, что все клонится в нашел государстве к независимости. Если хочешь оставить корону Бразилии за собою, становись во главе этого движения, ищи овладеть им и потом делай, что укажут обстоятельства.»
Бразилия восстала как один человек для завоевания своей независимости и для отделения себя от метрополии. Дон-Педро, 7 сентября 1821 года, торжественно объявил независимость Бразилии, a она признала его в свою очередь императором; немедленно созвано было собрание, чтобы дать новой империи конституцию.
Между людьми, принимавшими главнейшее участие в движении, особенно выделялись три брата Андрада, бывшие представителями Бразилиа в Лиссабоне. Энергия, с которого они там защищали права Бразилиа, придала ним большую популярность.
Возвратясь в отечество, они сделались поборниками независимости и начали упорную борьбу с португальскою партиею. Скорое решение дона-Педро дало движению, вызванному братьями Андрада, и главу, и самое верное ручательство за успех, Провозглашенный императором, дон-Дедро назначил братьев Андрада своими министрами.
Последователи смелых теорий, пущенных французскою революциею в ход, но избалованные успехами и любовью народа, братья Андрады было неуступчивы, слишком решительны, и тщеславие их не выдерживало ни малейшего противоречия.