Очищение
Шрифт:
Толпа заколебалась.
– ДВА! – проорал Андре Норре, вытаскивая свой клинок.
Люди озирались друг на друга. А пастор вдруг с ужасом понял, как же это хорошо когда находится кто-то способный взять чужой грех на себя. Действительно камень с души свалился.
– ТРИ! Гвардия, зажечь фитили!
Гвардейцы, стоящие за рядами стражников с абсолютно непроницаемыми лицами, стали готовить оружие к стрельбе.
Толпа подалась назад, когда, никуда не торопясь, гвардейцы, выставив упоры, навели свои мушкеты.
Ни «четыре», ни, тем
– Вы еще в сутане!? Вам не кажется, что она мешает вам выполнять то, к чему вы имеете предназначение?
Пастор молчал, оглядывая стражу. Он видел неуверенную радость на лицах стражников и это ему не отчего-то не нравилось. Лучше бы они были хмуры и злы. Тогда было бы все понятно. А эта неуверенная радость показывает, что они испугались. Что толпа поколебала их уверенность в своих силах. А ночью ведь наверняка найдут еще убитых стражников… и тогда они побегут. Побегут, спасаясь не столько от чумы, сколько от этих безумных людей.
В библиотеке пастор склонился над планом города и сказал Андре, замершему у окна:
– За сутки мы выявили очень многих на ком есть следы черной смерти. Но наверняка не всех. Конечно же не всех. Что у вас, Андре, со сливами и каменоломнями?
Врач, не оборачиваясь, ответил:
– Только вы скажете, и я направлю потоки в каменоломню. И утоплю все, что там еще шевелится.
– А сливы?
– А кто будет крыс бить? – вопросом на вопрос ответил Андре Норре. – Вы да я? Без горожан не справится. А они, я подозреваю, не захотят нам ничем помогать. Даже если по ним побегут эти выкуренные полчища все равно не будут помогать.
Непонятно к чему пастор сказал:
– Плохо, что Судья сегодня умер.
Андре покивал, но ничего не ответил. Пастор, перескакивая на другие думы, спросил:
– Вы осматривали вместе со мной задержанных. Как на ваш взгляд, сколько они протянут?
– Первые уже сегодня… Готовьтесь к долгим отпеваниям, святой отец.
Пастор вздохнул и признался:
– Служба меня не тяготит. Я думаю о том, что поутру мы можем не досчитаться стражников. Их и так всего сто семнадцать осталось.
– Измените караулы. – Пожал плечами Андре Норре. – Выставите большие караулы у Южной башни, около сарая, около особняка, где держат задержанных. Не меньше двадцати на каждый заслон. Пусть спят и питаются там же. Никуда не отлучаясь. Такому стаду будет сложно сговориться о побеге. А на стенах и на реке оставьте только самых верных. И снимите матросов с «Удачи» их всего сорок, но это тоже сильный прибавок.
– Я не знаю, кто из стражи верен, а кто уже думает о побеге. – Признался пастор. – А матросов капитан не пустит на берег. Он жутко боится чумы.
– Пустит. – Коротко и уверенно сказал Андре Норре. Поясняя, он повернулся к пастору и добавил: – Я с ним говорил. Он даст вам людей даже без прямого приказа барона. Даст вам пушки и порох. Даст вам мушкеты, если у вас будут верные вам горожане. Вы сможете пополнить ряды, святой отец? Вы же всех их знаете!? Вы должны знать, кто эти люди и чего ждать от каждого.
– В это время я не знаю даже чего от себя ждать… – горько признался отец Марк. – Сегодня поймал себя на малодушии. Обрадовался, когда вы начали командовать. Так себя сейчас презираю. Но спасибо вам. Лучше пострадает мое самолюбие, чем люди. Вы нашли более весомые аргументы, чем я, чтобы разогнать толпу.
– Обращайтесь, если понадобится стальная воля и крепкий кулак. – С невеселой насмешкой ответил Андре Норре.
– Надеюсь, обойдется. – Искренне сказал пастор.
– Не обойдется. Нигде не обходилось, а тут вот возьмет и обойдется? – снова раздражал пастора своей улыбкой врач. – Так не бывает, святой отец.
Кивая, пастор даже не заикнулся, что на все воля божья. Медленно, но верно он старался теперь реже прибегать к такому непостоянному аргументу как вера.
3.
Ингрид перевязывала ногу Питера и шипела на него:
– Ну, терпи! Что ты как маленький! Когда моего отца на охоте, на всем скаку из седла выбросило, он вообще ногу сломал! И не стонал и не плакал как ты.
– Он вообще умеет плакать? – глухо поинтересовался Питер, честно стараясь сдерживать себя и не переставая, утирать слезы.
– Раньше умел. – Уверенно кивнула Ингрид. – Он мне сам признался, что сильно плакал, когда мама моя умерла.
– Не надо о маме, – попросил Питер. – Пожалуйста.
Закончив с перевязкой, Ингрид поднялась и спросила:
– И ты теперь вечно будешь бояться о маме думать, раз она умерла? Все умрут, Пит. Вечных людей не бывает. Бессмертна только душа человеческая. А тело стареет, дряхнет.
– Я понимаю. – Насуплено сказал мальчик и попытался встать на больную ногу. Поморщившись, он прошелся по комнате и попросил: – Просто пока не надо.
Ингрид пожала плечами, ничего не сказав, и убрала ненужные тряпки в льняной мешочек.
– Завтра после обеда приходи ко мне, я тебе перевязку сделаю. А эти надо будет выстирать и на кухне прокипятить. Так меня старая карга учит. Говорит, что хорошая жена должна уметь врачевать. В ее, мол, времена домой настоящие рыцари только ранеными и заявлялись. А все остальное время непонятно где шлялись.
– Я выстираю! – пообещал мальчик.
– Конечно, выстираешь! – засмеялась Ингрид подразумевая, что уж она точно этим заниматься не будет.
Незаметно для них в раскрытую дверь вошел сам барон и сказал, умиляясь от увиденной картины:
– Питер, получил боевое крещение?
Пит молчал, а Ингрид убирая в сундук мешок с тряпками ответила:
– Конюх над ним пошутил. Без седла посадил на жеребца и влупил хорошенько. Слава Спасителю, шею не свернул… ногу о камни только разодрал. А конюх сволочь, за то, что конь убежал еще и плетей дал.