Ода горящей свече. Антология
Шрифт:
Вьетнамец жил с Ленчиком в «слоновнике», потому что был старым слоном по имени Бак Зап, вывезенным когда-то из Вьетнама. Слону Алик дал погоняло – Вьетнамец!
Ленчик был алкашом, но самое удивительное было в том, что он споил и Вьетнамца! Произошло это жестокой зимой, когда вдруг произошла авария в системе отопления. Тогда-то он и дал слону впервые попробовать водки. Так вдвоем пережили они холода.
Но у Бак Запа, как и у многих животных, живущих
– Что тебе, Алька, не так? Что мой Бак – бухарик? Так он у нас с тобой третьим и будет!
С Ленчиком и Вьетнамцем было Алику хорошо, даже говорить не надо было, так хорошо. Оттого он часто и оставался спать в теплом слоновнике. Да вот незадача, вдруг, среди дня стало Леньке плохо, «скорая» увезла его в больницу. Больше Алик с Вьетнамцем его не увидели, им сказали, что умер. Алика отправили к его тапирам, а новый смотритель слоновника, подрабатывавший студент, перестал пускать Алика к Вьетнамцу. А на третий день разбушевавшийся слон (видимо, тоска стала нестерпимой, да наступила жесткая абстиненция) и растоптал того студента… Старого Вьетнамца усыпили.
Алик пил и пил, оставшись один на всем белом свете. И только строки будто высвечивались в памяти: «Потому что участь сынов человеческих и участь животных – участь одна; как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом…». Было Алику уже много лет, но он не считал года и не думал о них, думал только о том, как же ему одиноко и тоскливо, да и спиртное перестало ему быть предвестником неведомого счастья…
«Видно, и мне скоро до дому собираться, засиделся я что-то в гостях на свете этом. Вон, верно ж Марк Аврелий писал, что человек это только душонка, трупом отягощенная», – думал Алик, закрывая веки, не зная, что закрывает их в последний раз, и чувствуя вдруг неожиданный покой и сладость, как бывало в детстве, когда засыпал после горьких детских слез…
Не знал он только о том, что его никем не востребованный труп станет учебным пособием многим поколениям студентов-медиков…
Да душа его ликовала на пути к своему Создателю!
В голубом вагоне
Леля сидела так, чтобы прохожие не видели, как она гладит рукой старый аккордеон.
– «Вельтмайстер» это тебе не хухры-мухры! – сказала она себе счастливым шепотом.
И
Леля родилась в семье врачей: дедушка был даже профессором эндокринологом, а родители простыми терапевтами. А уж она, внучка и дочка, ни к чему не способная, стала работать в детском саду, музыкальные занятия проводить. А к тому ж, по-женски привлекательной она никогда не была, и все родственники и знакомые заранее ее в «старые девы» и записали.
В школе Леля училась плохо, и это с репетиторами?! В музыкальной школе тоже звезд с неба не хватала, но все же, с грехом пополам окончила и ее. В музыкальное училище попала по знакомству, директором был еще дедушкин пациент! Там числилась в отстающих, но диплом с горем пополам получила. С тех пор как началась учеба, Лелю терзало чувство вины перед родителями, дедом, перед знакомыми! Ведь считалось, что евреи умные, а дети непременно вундеркинды!! Леле было неприятно то, что она не оправдала надежд и всеобщей уверенности родителей и родственников.
После училища, опять же по блату, так в те времена называлось устройство на работу по знакомству, получила место в детском саду. Этому она особенно обрадовалась! Во-первых, она любила маленьких детишек! Не то, что взрослых – те только и знали критиковать и обижать ее. А во-вторых, ей нравились детские песенки, как и детские книжки, а еще и она, и дети любили мультфильмы и песни из них. Именно в детском саду ощутила она впервые гармонию в своем тихом бесхитростном существовании…
Как-то, когда она уж несколько лет работала в этом детсаду, на новогодний утренник пришел дядя одного из мальчиков. Они познакомились, звали его Олег. И он, неожиданно, начал ухаживать за нею. А она, нелюдимая, привыкла к нему. Посчитала, что любит его! И, конечно, когда Алька сделал ей предложение, она согласилась. Ее родителям он не понравился, но они уступили желанию дочери.
С самого начала Алька оскорблял ее: то насмехался, а то раздраженно и зло обзывал. То называл сумасшедшей, но чаще просто дурой! А она настолько привыкла к его оскорблениям, что отзывалась на «дуру»! Правда, он все это говорил ей наедине, так, чтобы никто не слышал. Поскольку они жили в квартире родителей Лели, то он никогда не кричал на нее, только шептал все гадости на ухо.
Конец ознакомительного фрагмента.