Одержимый
Шрифт:
Мне и в голову не приходило, что отличнейшее расположение духа Чернышёва вызвано совсем другой причиной.
Сначала речь зашла о «Байкале». Разбор вёл Чернышёв. Вопреки нашему ожиданию он не торопился обрушивать громы и молнии на молодого Чеботарёва. Как выяснилось, избавляться ото льда Чеботарёв начал своевременно, но шёл обильный снегопад, лёд, образовавшийся из снега и водяной пыли, плохо поддавался околке, а для смыва его из шлангов вспомогательный паровой котёл не давал требуемого количества воды. Температура воздуха между тем снижалась с каждой минутой, лёд стремительно нарастал. Положение усугублялось тем, что шпигаты по бортам и шторм-портики замёрзли и вода с палубы за борт не сходила. К тому же на палубе имелось более трех тонн груза, подвергавшегося обледенению, и пожертвовать им у Чеботарёва не хватило решимости. Критическая же ситуация возникла тогда, когда из-за аварии сепаратора машина потеряла значительную часть мощности и судно стало разворачивать лагом к волне. Образовавшийся крен делал работу по сколке льда крайне опасной, а когда крен достиг пятидесяти градусов, бортовой кингстон обнажился, машина остановилась, и судно стало неуправляемым. Затем крен достиг семидесяти градусов, окна рубки вошли в воду, с кильблоков сорвало спасательную шлюпку. В такой ситуации «Семён Дежнев» и начал спасательную операцию.
Между тем, по мнению Чернышёва, капитан «Байкала» упустил ряд шансов. Прежде всего, убедившись в необратимом характере обледенения, следовало сбросить за борт груз и выбить кувалдами крышки шторм-портиков, чтобы обеспечить сток воды. К тому же, идя против ветра и волны, Чеботарёв долгое время не сбавлял хода до малого, что способствовало интенсивному забрызгиванию. Как только определился крен на более сильно обледеневший левый борт, следовало запрессовать днищевые танки правого борта забортной водой и в случае отсутствия положительного результата пойти на крайнюю меру: попытаться развернуться и набрать лёд на правый борт. Манёвр, конечно, опасный, но опрокинуться вверх килем, как известно, ещё опаснее. Ну и самая главная ошибка Чеботарёва в том, что из-за своей самонадеянности он слишком поздно воззвал к помощи — именно эта ошибка едва не привела к трагическому исходу.
Однако, продолжил Чернышёв, предварительное изучение обстоятельств дела показало, что, если бы не авария сепаратора и практически полный выход из строя главного двигателя, «Байкал», хотя и не без труда, успел бы благополучно дойти до ближайшего ледяного поля. Так что, не снимая ответственности с капитана за допущенные по недостатку опыта ошибки, следует сделать скидку на указанную аварию, тем более что в борьбе за остойчивость судна, пока это было возможно, Чеботарёв, Ермишин и весь экипаж проявили характер и личное мужество. В связи с последним следует отметить умелые действия Воротилина и Перышкина, которые представлены к материальному поощрению.
Затем Чернышёв ответил на вопросы и закончил разбор да неожиданно оптимистической ноте:
— А вообще-то Васек Чеботарёв настоящий моряк, капитаном будет — днём с огнём не сыщешь! Ты так и запиши, Паша, — днём с огнём. Молоток! А опыт — дело наживное. Вот получит наши с вами рекомендации, выучит их назубок и больше ни ногой в обледенение не попадёт, могу поспорить хоть на сто шестнадцать рублей, хотите, Виктор Сергеич? Разбивай, Паша.
Корсаков принять пари отказался, но сердечно поблагодарил Чернышёва за интересный разбор и перешёл к сообщению об итогах экспедиции.
Я всегда слушал его с удовольствием, оратор он был божьей милостью, лучшего, пожалуй, мне не встречалось. Нынче ораторское искусство как-то потеряло свою былую ценность, вышло из моды, что ли; во всяком случае, человек, умеющий красноречиво, логично и не заглядывая в бумажку в течение целого часа убеждать слушателей, вызывает почтительное удивление. Между тем никаких америк Корсаков не открывал, он просто излагал мысли и наблюдения, высказанные на предыдущих совещаниях и зафиксированные в протоколах. И хотя все это по отдельности было не раз слышано и пережито, создавалось впечатление, что докладывает Корсаков оригинальную, цельную и стройную научную работу. Казалось бы, скучнейшие вещи — характеристику трех стадий обледенения судов, зависимость его от гидрометеорологических условий и синоптической обстановки, сопоставление различных оценок интенсивности обледенения и способов борьбы с ним — все это он скомпоновал и подал так легко и непринуждённо, что даже я при всей своей технической неграмотности слушал его как зачарованный. Меня поразило, что за считанные недели экспедиция успела так много. И хотя он несколько раз самокритично подчёркивал, что отдельные проблемы нуждаются в дополнительном осмыслении, само собой подразумевалось, что главная цель достигнута: отныне суда типа СРТ будут вооружены рекомендациями по борьбе с нарастающим льдом и по своевременному выходу из зон обледенения.
— Так что, как видите, кое-что мы сделали, — закончил Корсаков. — И уж во всяком случае, на корпус опередили наших зарубежных коллег: насколько мне известно, к натурным испытаниям они ещё не приступили, и полученные нами данные, без сомнения, за рубежом вызовут живейший интерес. И неофициальном порядке, не для протокола, добавлю, что министерство, придающее результатам работы экспедиции первостепенное значение, не оставит без внимания её участников; об этом, — Корсаков улыбнулся, — мне сообщили сегодня прямым текстом. Не будем излишне скромничать: приятно сознавать, что твой труд оценивается должным образом. А теперь приступим к обсуждению. Кто хочет высказаться?
Вот и закончилось моё путешествие, без особой грусти подумал я. Ни в какой ресторан вечером, конечно, не пойду и вообще на глаза Инне показываться не буду, пока не приведу в порядок физиономию. А там посмотрим… От смутной, ещё не осознанной по-настоящему надежды сердце у меня сжалось. Мне вдруг захотелось сейчас же, немедленно домой, там наверняка кошмарный беспорядок, все вверх дном перевёрнуто. Нужно срочно дать Грише радиограмму, пусть хоть проветрит, приберёг чуточку…
И тут мне в голову вползла странная мысль: почему Инна, зная, что мы уходим в море на несколько часов, не только уезжает домой, но и собирается в моё отсутствие жить на нашей старой квартире? Быть такого не может, чтобы Чернышёв не поставил её в известность, что экспедиция кончается. Странно, чепуха какая-то…
— Так кто же хочет высказаться? — повторил Корсаков.
Я с трудом отвлёкся от своих мыслей. К моему удивлению, на лицах присутствующих можно было прочесть что угодно, кроме энтузиазма. Шевеля губами, недвижно уставился в одну точку Баландин, рисовал что-то в блокноте Ерофеев, пристально разглядывал мозоли на руках Кудрейко, и, прикрывшись ладонью, позевывал Ванчурин. Лишь один Чернышёв всем своим видом показывал, какое огромное удовлетворение он получил. Убедившись, что высказываться никто не торопится, он, как примерный школьник, чинно поднял руку.
— Предлагаю от всей души поблагодарить Виктора Сергеича! — каким-то уж слишком сладким голосом воскликнул он. — Эх, эх, умей я так говорить, ни за какие коврижки в море бы не полез. Я бы стал, — бьюсь об заклад, никогда не угадаете! — доцентом в рыбвузе. Вот кому сказочная жизнь! Отчитал свои часы, поставил кому надо тройки и домой, в бабье царство. Эх, эх, не дал бог таланта! А без таланта разве станешь доцентом?
— Доцентов и, пожалуй, профессоров у нас побольше, чем опытных капитанов, — с уважением сказал Баландин. — Многие из них, Алексей Архипович, с радостью променяли бы свои кафедры на вашу рулевую рубку; я бы, кажется, задохнулся от гордости, если бы не вас, а меня поздравляли за операцию «Катамаран»!
— Это вы исключительно из доброго ко мне отношения, — любезно возразил Чернышёв. — Шутка ли — доктор наук, профессор! Все вокруг на тебя маслеными глазами смотрят (Чернышёв изобразил масленые глаза), с разинутой от почтения пастью (тоже изобразил) кланяются, деньги взаймы берут…
— А ведь и в самом деле берут! — рассмеялся Корсаков. — Ну, раз нет вопросов…
— Есть один, — подал голос Кудрейко. — Почему экспедиция заканчивается раньше времени?
Корсаков закивал, давая понять, что ждал этого вопроса и готов исчерпывающе на него ответить.