Одержимый
Шрифт:
— И я больше не буду, — гордо сказал Никита. — Если, конечно, — он улыбнулся, — благополучно вернёмся.
— Обязательно вернёмся, мне ещё повесть написать нужно.
— Раньше ты мечтал об очерках.
— То раньше.
— Тебе хорошо, — Никита снова погрустнел. — Есть куда и к кому возвращаться…
— Мы же договорились, сдам тебе койку… Ш-ш!
— Никого, — послышался голос Чернышёва, — отдышался мастер сенсаций, рванул куда-то. Здесь лучше, Антоныч, капитанская каюта на людей давит.
Я
— Давай здесь, — согласился Лыков. — С кого начнёшь санобработку?
— С тебя.
— Пошёл ты…
— Я серьёзно, Антоныч, — с какой-то несвойственной ему теплотой сказал Чернышёв. — Сам справлюсь, шестеро их у тебя…
— Я тебе не Корсаков, — угрожающе, — я и врезать могу!
— Ладно, не ерепенься, — отозвался Чернышёв. — Зови машинную команду.
Хлопнула дверь. В выступившей тишине было слышно, как Чернышёв расхаживает по салону. Не обращая внимания на негодующую мимику Никиты, я включил магнитофон. Плёнки в кассете, по расчёту, должно было хватить минут на сорок.
— Звали? — Один за другим в салон входили люди.
— Присаживайтесь… Вахонин где?
— Здесь я.
Дверь ещё раз громыхнула, люди рассаживались по креслам.
— Шкурный вопрос, ребята, — начал Чернышёв, — в том смысле, что своя шкура ближе к году. Без шуток: идём на большой лёд, надо помочь науке. Дело, сами понимаете, небезопасное, наберём больше, чем в прошлый раз. Опрокидывать я вас не собираюсь, но и гарантий никаких давать не буду.
— Толку от них, — произнёс кто-то, — если что, не взыщешь.
— Вот именно, — сказал Чернышёв. — Потому и не буду.
— К чему тогда разговор? — Это, кажется, Шевчук. — Мы и так пуганые, нам в случае чего из машины не выйти.
— Не беспокойся, Витя, остальные тоже не успеют, — это Чалый, старший моторист. — Один Охрименко с «Бокситогорска» морского черта надул.
— Не успеют, — подтвердил Чернышёв. — Пугать никого не пугаю, а имею предложение: желающие могут перейти на «Буйный».
— Как так перейти? — удивился Шевчук. — А добровольная подписка?
— Подписку снимаю, — ответил Чернышёв. — Считай, что никто её не давал.
— Честно или воспитательная работа?
— Вы ж меня знаете, ребята, на ветер слов не пускаю. Подписка снимается без всяких последствий.
— А почему Деда не позвали, Архипыч?
— С Дедом говорил, он остаётся и за машину ручается.
— А за тех, кто в машине?
— Подумать надо, Архипыч, не на рыбу идём… Не было у бабы хлопот, лучше б не звал…
— Науке, говоришь, помочь… А главный-то учёный топ-топ, на «Буйный» смылся?
— Я ж предупредил, вопрос шкурный, — отозвался Чернышёв.
— Ты нас тоже пойми, — это Чалый, — мы с тобой столько лет, всей душой… Спасибо,
— У ребят с «Бокситогорска» и «Нахичевани» тоже были семьи, — тихо сказал Чернышёв. — Ты, Петя, ни разу не тонул, а я — три, мне тоже переворачиваться неохота. Только ведь другие будут, если мы эту штуку не поймём — обледенение. Не стану, ребята, повторяться, агитировать никого не намерен. На размышления даю час, каждый доложит лично.
— Сюда приходить, что ли?
— Найдёшь где-нибудь, по походке узнаешь… Все свободны.
И снова были слышны лишь шаги Чернышёва. Щелчок — это, наверное, он прикурил от зажигалки, потом стал крутить телефонный диск.
— Присылай палубную команду, Антоныч… Разошлись, пусть думают, ты ни на кого не дави… Да, скажи Раисе и Зине, чтоб собирались… Нет, вызывать не надо, в приказном порядке.
Я сделал страшные глаза: Никита вознамерился чихнуть. Нашёл место и время! Зажав нос пальцами, он кое-как удержался, потряс головой и подмигнул, потому что меня самого потянуло на кашель. Я нырнул под одеяло, нахлобучил на голову подушку, откашлялся и пропустил начало разговора.
— Знаем, — сказал Птаха. — Мотористы в столовой митингуют, доложили.
— Это тебе доложили, — послышался голос Перышкина. — Об чем лай?
— Собаки в подворотне лают, — пробасил Воротилин.
— Все он знает, Филимон Аркадьевич, везде побывал!
Я позволил себе расслабиться: Чернышёв излагал ситуацию примерно в тех же словах.
— Совсем другое дело! — весело удивился Перышкин. — Если без всяких последствий… И в характеристике ничего не будет?
— Что заслужил, то и будет, — сухо ответил Чернышёв.
— Намылился? — насмешливо спросил Птаха и добавил несколько слов, которые я тут же решил в будущем не расшифровывать. — Дуй до горы, Федя, «Байкал» все спишет!
— Вот именно, — буркнул Чернышёв.
— Гладко стелете, Алексей Архипыч! — запротестовал Перышкин. — Раз без последствий, так и скажите.
— Я так и сказал, — проскрипел Чернышёв. — Этого в характеристике не будет.
— Не дури, Федя, — просительно сказал Воротилин.
— А ты его не уговаривай! — разозлился Птаха.
— Как не уговаривать, кореш ведь.
— Кореш у него на «Буйном», — сказал Дуганов, — Виктор Сергеич Корсаков.
— Поумней тебя в тысячу раз, — огрызнулся Перышкин.
— Вот и поцелуй его в…
— Кончай базар! — рыкнул Чернышёв. — Кореш не кореш, а ты, Федор, не опасайся, съезжай.
— Задал ты задачу, Архипыч… — это Вяткин, пожилой и самый тихий матрос. — Раз больше наберём, чем в прошлый раз…
— Думай, Матвеич, — мягко сказал Чернышёв. — Жаль тебя терять, но слово есть слово.