Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599

Шапиро Джеймс

Фразы о «тех, кто не с нами» и о грозящей опасности на западе Англии — явный намек на Эссекса. Чемберлен имеет в виду опасения англичан — а вдруг Эссекс покинет Ирландию, высадится с войском в Уэльсе и пойдет войной против своих соперников при дворе.

К концу августа ситуация накалилась до предела. В Тайный совет продолжали поступать противоречивые сведения о планах испанцев, и в результате там не знали, чему верить. Торговцы настолько беспардонно гнули цены и обирали солдат, что лорд-адмирал вынужден был вмешаться — вскоре вышел указ, запрещающий спекуляцию товарами. Королевская казна, истощенная кампанией в Ирландии, совсем оскудела и едва справлялась с огромными расходами. В середине августа Елизавета приказала Томасу Уиндбенку напомнить Сесилу о его обещании держать под строгим контролем расходы на всеобщую мобилизацию. «Вчера вечером, — писал он государственному секретарю, — я был у Ее Величества и сопровождал ее во время прогулки; она попросила меня намекнуть Вам о том, что „из пустого кошелька денег не достанешь, и он не предназначен для

благотворительности“». Кроме прочего, королева опасалась масштабного восстания, предвидя недовольство фермеров, которых забрали в армию прямо с полей в разгар уборочной страды. После полосы неурожаев (1594–1597), вызванных плохой погодой, власти никак не могли допустить, чтобы ситуация по их вине повторилась. 17 августа командиры войск на юге страны — граф Бат, сэр Фердинанд Гордж и другие — распустили солдат, объяснив свое решение достоверными сведениями разведки о том, что, якобы, «ни одного корабля противника нет ни в Бресте, ни в Конкете». Как раз вовремя, потому что «положение было отчаянное, и если бы солдат, набранных из крестьян, не отправили домой, назад в поля, то из-за плохой погоды и отсутствия рабочих рук был бы потерян весь урожай».

Терпение Елизаветы лопнуло — во второй половине августа лорд-адмирал «распустил наших дорогих подданных, призванных на службу по нашему распоряжению». Он считал это большой ошибкой, но не посмел ослушаться приказа королевы. Итак, солдаты покинули Лондон, поскольку опасность миновала. 23 августа Джон Чемберлен с воодушевлением написал, что «буря, которая казалась нам столь мрачной, к счастью, позади <…> наши войска постепенно расформировывают, и наконец все закончится».

Однако вскоре опять поступили тревожные новости. Из Плимута писали, что испанцы собираются «высадиться в Англии, у них 15 000 человек, а по прибытии они рассчитывают на помощь еще 15 000 английских католиков». Скорее всего, полагали англичане, враг высадится в Милфорд Хейвене. В субботу, 25-го августа, в этом не оставалось никаких сомнений, и Тайный совет уведомил лорда-мэра и графа Камберленда о том, что испанцы «уже на побережье». Пришлось снова собирать войска, мобилизовывать вооруженные силы города и готовиться к обороне Темзы, чтобы «помешать испанским галерам». «Самое время, — полагал Тайный совет, — каждому из подданных проявить свою преданность королеве и стране». Наступили напряженные дни. Ранним утром 26 августа 3000 солдат «собрались на улицах Лондона в полном вооружении в ожидании командиров, однако, основательно промокнув под дождем, вынуждены были в тот же день по приказу властей отправиться домой». На другое утро еще 3000 горожан проходили в Лондоне учения на Майлз Энд.

Так продолжалось до 4 сентября. Наконец опасность миновала, и страна, изнуренная мобилизацией, начала постепенно возвращаться к прежней жизни. Елизавета молча переехала в Хэмптон-Корт, где, как сообщает очевидец, «танцевала „Испанскую шутку“ под дудку и тамбурин», «в присутствии лишь леди Уорвик». Хорошее название для танца! Елизавете было что праздновать — ей опять удалось избежать беды. Кризис миновал. О том, что его спровоцировало, ходили разные слухи. Фрэнсис Бэкон, осведомленный лучше других, отказался принять официальную версию событий. Утверждение, что испанцы наступают, писал он, «не более чем выдумка, с целью обмануть даже самых умных людей». Возможно, имей он, как Сесил, доступ ко всем данным разведки, не торопился бы с таким выводом. Сам Сесил, который точно знал, что испанцы готовят наступление (но не понимал, куда будет направлен их удар), признал, что погорячился, заметив в свое оправдание, что «люди готовы распять его (как это и случилось с его отцом) всякий раз, как он пытается разубедить их».

Бэкон впоследствии писал, что «все было сделано лишь для того, чтобы Эссекс, услышав о всеобщей мобилизации в королевстве, удержался от искушения повернуть свои войска назад в Англию». В теории Бэкона есть рациональное зерно. Ведь неспроста королева запретила Эссексу возвращаться в Англию без ее разрешения! Больше всего пострадали фермеры — их совершенно напрасно призвали в армию прямо с полей. Люди прекрасно понимали, чем это грозит — многим не раз приходилось хоронить родственников и соседей, умерших от голода или болезни. В 1598-м, за год до испанской угрозы, один рабочий из графства Кент был уличен в речах о том, что истинная война — между богатыми и бедными, и он «надеется именно на такую войну в королевстве, которая заставит богатых поплатиться за их жестокое отношение к беднякам». Бэкон также напомнил народу: «Если бы Тайный совет решил широко отметить праздник весны и отвлечь фермеров от работы, это еще куда ни шло, но призвать их на войну во время сбора урожая — это уже слишком». Англичане, пишет Бэкон, достаточно умны, чтобы увидеть подоплеку всего, что происходит, «недаром, в народе шутят, что в 1588-м испанцы прислали Непобедимую Армаду, а в этом — Невидимую».

Различие между этими двумя событиями на закате правления Елизаветы вполне очевидно, и их сравнение далеко не в пользу последнего. В 1588-м королева готовилась к битве при Тилбери и, по одному из свидетельств, заверила своих подданных, поднявшихся на защиту страны, что «почтет за честь умереть на поле боя, отдав жизнь за Бога, за свое королевство и за свой народ…» Эта речь могла бы посоперничать с монологом Генриха V накануне битвы при Азенкуре. В 1599-м Елизавета даже не появилась на публике, спрятавшись словно пчелиная матка в улье под охраной пчелиного роя. Возможно, она понимала: прежним пропагандистским

речам уже нет веры. Народ стал подозрительным; набор рекрутов не прекращался, двор раскололся на фракции, вопрос о престолонаследии оставался открытым, — все это только усиливало всеобщий скептицизм. Немалую роль сыграли и лондонские драматурги (Шекспир в их числе), научившие зрителей остерегаться решений властей. Цензура свирепствовала — разве можно в такой ситуации высказываться об ирландском походе или о наследнике Елизаветы? Однако ни строгий контроль за портретами королевы, ни запрет на публикацию сатирических произведений и хроник не сдержали народные волнения, и, казалось, уже ничто не способно вселить в людей надежду на помощь Божию, которая воодушевляла англичан в 1588-м. Пути назад просто не существовало.

А чем же лондонские драматурги ответили на угрозу испанского вторжения? Некоторые из них, как, например, Джон Марстон, лишь язвительно посмеялись, невзначай обронив фразу: «Идут испанцы!» (осенью 1599-го «Хистриомастикс» сыграла труппа мальчиков Собора святого Павла). Другие, хотя и писали пьесы о национальном прошлом, тем не менее продолжали говорить со зрителем о современности. Прежде всего, это Томас Хейвуд, чья двухчастная пьеса «Эдуард IV» была зарегистрирована в Гильдии печатников 28 августа 1599-го и вышла в свет уже в конце года. Зрители, пришедшие на спектакль в трактир «Кабанья голова» как раз тогда, когда испанская угроза нависла над Англией, увидели, как предки справляются с теми же трудностями, что выпали и на их долю. В третьей сцене, открывающейся речью мэра, ведущего в бой своих солдат (среди них торговцы шелком, бакалейщики, галантерейщики и др.), сразу же стирается дистанция между прошлым и настоящим. Мэр говорит: «Распорядитесь, чтобы по ночам / На улицах горели фонари». Мы вскоре узнаем, что улицы Лондона оцеплены, мост находится под охраной, и все готово к обороне. У Хейвуда мэр сомневается: «Что, если Темзу перегородить? / Возможно ль затопить в ней корабли?» Безусловно, это явный анахронизм. Аналогия тут гораздо сложнее, так как в «Эдуарде IV» лондонцы защищают город не от иноземных захватчиков, а от англичан; войско возглавляет Фэконбридж, цель которого — освободить из Тауэра короля Генриха VI. Хейвуд предпочел скрыть тот факт, что предок графа Эссекса пришел на помощь горожанам Лондона. Трактовка пьесы Хейвуда в сложившихся обстоятельствах в значительной степени зависела от того, куда подует ветер политических перемен.

Некоторые драматурги маскировать современные события в своих хрониках не стали. В октябре, например, в анонимной пьесе, ныне утраченной (играли ее в общедоступном театре или она предназначалась только для частного просмотра — не известно), была представлена сцена, где англичане празднуют победу над испанцами в Нидерландах. Актеров нарочно загримировали так, чтобы они походили на современных полководцев — им наклеили характерные бороды и одели в камзолы и чулки: «Сегодня посмотрел пьесу „Разгром при Тернхолде“, — пишет Роланд Уайт, — и видел на сцене сэра Роберта Сидни и сэра Фрэнсиса Уэра, которые яростно убивают испанцев и одерживают над ними победу».

Шекспиру потребовалось время, чтобы обдумать и переосмыслить в своем творчестве текущие события. В конце 1599-го он уже знал, чем начать свою новую трагедию. Замок Эльсинор. Ночь. Караульные несут свою службу. Появляются офицеры. Марцелл, один из них, просит объяснить ему, зачем нужен столь строгий караул и чем объясним ажиотаж вокруг войны:

Не сесть ли нам? И пусть, кто знает, скажет,

К чему вот эти строгие дозоры

Всеночно трудят подданных страны?

К чему литье всех этих медных пушек

И эта скупка боевых припасов,

Вербовка плотников, чей тяжкий труд

Не различает праздников от будней?

В чем тайный смысл такой горячей спешки,

Что стала ночь сотрудницею дня?

Кто объяснит мне?

( «Гамлет», I, 1; перевод М. Лозинского )

Порвалась связь времен, народ поник духом, угрозы множились, в стране царила смута. Услышав в первой сцене слова Марцелла, зрители «Гамлета», должно быть, вздрогнули от ужаса — им вспомнился август 1599-го. Однако об этом больше ни слова — не будем опережать события.

Глава 10

Страстный пилигрим

Мы не знаем, кто рассказал Шекспиру, что в книжном магазине Уильяма Лика в приходе святого Павла (а возможно, и не только там) можно купить новый поэтический сборник — «Страстный пилигрим». Наконец-то, весной 1599-го, сонеты, известные лишь близкому кругу шекспировских почитателей и друзей, вышли в свет. Новость эта, однако, неприятно удивила поэта, и вот почему. Хотя Шекспир и не отрицал, что часть сонетов «Страстного пилигрима» написана им, к этому изданию был совершенно непричастен. При том, что на титульном листе значилось его имя (еще одно свидетельство его растущей популярности), за эту книгу он не получил ни цента.