Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599
Шрифт:
Оказавшись на Рождество в Ричмонде, Джон Донн заметил чудовищную разницу между весельем при дворе и суровой реальностью за стенами дворца:
Хотя дела идут неважно, при дворе отмечают праздники, смотрят спектакли и как ни в чем не бывало радуются жизни. Ее Величество в хорошем расположении духа — она оказывает Маунтджою всяческие знаки внимания. По милорду Эссексу и его сторонникам здесь скучают не больше, чем по ангелам, низринутым с небес, и вряд ли, судя по тому, что я вижу, граф когда-либо вернется ко двору. Он чахнет от болезни, и конец уже близок… Самое ужасное заключается в том, что граф совсем потерял надежду на исцеление, а здесь до этого никому нет дела.
Хотя на своем веку Англия немало повидала отверженных фаворитов, Донну и в голову не пришло, что падший ангел скоро напомнит о себе. Стиль Донна, как всегда, парадоксален, и потому местоимение
К праздничным торжествам королева очень оживилась и казалось, даже помолодела, пребывая в добром здравии; вечера она проводила в приемном зале, наблюдая, как «под звуки тамбурина и дудки дамы танцуют народные танцы, старомодные и современные». Возможно, ее грела мысль о том, что многие из тех, кому не терпелось отправить ее на тот свет, сами теперь болели: в декабре в Челси, одном из тогдашних районов Лондона, слег лорд-адмирал; недавно занемог и Томас Эгертон, лорд-хранитель королевской печати; у лорда Герберта открылась лихорадка (а Рэли только-только оправился от этой болезни); лорд Эссекс, судя по слухам, стоял на пороге смерти. Она еще всех их переживет.
Особая изюминка праздников — обмен новогодними подарками. Придворным не терпелось выказать преданность королеве. Сведения о каждом подарке заносились в особый реестр. Елизавета — в свою очередь — любила одаривать своих подданных столовым серебром, каждому воздав по чину и по заслугам. Первым в списке дарителей на Новый, 1600 год, значился Томас Эгертон — он преподнес Елизавете золотой амулет, украшенный яхонтом, жемчугом и топазами. Роберт Сесил вручил королеве украшение из золота с яхонтами, бриллиантами и жемчугом. Среди менее ценных подарков — золотые вещицы, надушенные перчатки, предметы одежды (гардероб Елизаветы насчитывал несколько тысяч предметов одежды, но она продолжала пополнять его). Фрэнсис Бэкон подарил королеве белую атласную нижнюю юбку, украшенную вышивкой; подарок сопровождался поздравительным посланием: «В надежде на то, что Вы будете править долго и счастливо; а тех, кто уповают на другое, пусть ждет горькое разочарование». Самое эффектное и «невероятно щедрое» подношение появилось во дворце таинственным образом, «словно упав с небес». Его не стали отправлять назад, но и не приняли, даже не включив в основной перечень. Подарок прислал граф Эссекс — королева не отреагировала никак.
Сэр Джон Харингтон, не решившись появиться при дворе, отправил подарок из своего поместья — Елизавета все-таки приходилась ему крестной матерью. Харингтону передали, что «королева благосклонно приняла дары и расхвалила не только письмо, но и сопровождавшее его стихотворное послание». Помимо поздравления, он прислал и домашние сладости. Вскоре Харингтон узнал: «Королева попробовала лакомства и говорит, что Ваши засахаренные фрукты ни с чем не сравнятся».
Харингтон все еще не оправился после неприятного разговора с Елизаветой по возвращении из Ирландии. Об этой встрече он отзывался поначалу весьма дипломатично: королева «любезно встретила меня в одной из приемных комнат Уайтхолла; выступив сразу в трех ипостасях — обвинителя, судьи и свидетеля, — она вынесла мне оправдательный приговор и милостиво отпустила восвояси». Лишь позднее он рассказал своему другу всю правду: «Никогда в жизни мне не забыть недовольства Ее Величества. Когда я вошел в комнату, она нахмурила брови и возмущенно сказала: „Неужели этот идиот [Эссекс], прислал и Вас? Подите прочь!“ Она расхаживала взад-вперед по комнате, и взгляд ее пылал гневом». После того, как Харингтон опустился перед ней на колени, она произнесла: «Клянусь сыном Божьим, этот человек [Эссекс] мнит себя выше всех. Кто позволил ему снова напомнить о себе?» Она потребовала дневник, который Харингтон вел в Ирландии, и, получив его, немного смягчилась. После встречи с королевой Харингтон поспешил домой, в Келтон, неподалеку от Бата: «Меня не нужно было упрашивать дважды — я не медля ни минуты покинул дворец, как если бы за мной гнались ирландские повстанцы». Свои воспоминания о встрече с королевой Харингтон решился доверить бумаге лишь год спустя — к примеру, мы узнаем такой маленький пикантный эпизод: «Не в силах справиться с плохими новостями, королева топала ногой; в ярости она не раз метнула ржавый меч в настенный гобелен».
Как водится, на Рождество при дворе шли лучшие спектакли (в этом году их было четыре). Особой чести удостоился Томас Деккер — распорядитель празднеств выбрал целых две его пьесы для постановки при дворе. Третья принадлежала перу Бена Джонсона. Автор четвертой не известен. Если им стал Шекспир, то, скорее всего, труппа играла «Как вам это понравится». Действие комедии разворачивается в сельской местности, и, что немаловажно, в ней немало песенных номеров — одним словом, она идеально подходила для постановки в Ричмонде. Опять же, вполне возможно, шекспировская труппа играла либо одну из более ранних пьес Шекспира, либо любую другую пьесу (ныне утраченную) из своего разнообразного репертуара. Вряд ли Слуги лорда-камергера решились исполнить «Генриха V», «Юлия Цезаря» или «Гамлета» — политическая обстановка в стране была для этих произведений явно неподходящая.
Деккер по праву гордился тем, что его пьесы выбрали для исполнения при дворе. Год, несмотря ни на что, завершился для него как нельзя удачно. В январе по иску Слуг лорда-камергера Деккер оказался в тюрьме (вероятно, он не закончил в должный срок пьесу, за которую получил аванс). Благодаря Слугам лорда-адмирала драматурга выпустили под залог — за год, отрабатывая долг, он написал для этой труппы около десяти пьес. Первого января 1600 года Слугам лорда-адмирала предстояло сыграть при дворе его известную комедию «Праздник сапожника». Переосмыслив сюжет «Генриха V», Деккер сделал из хроники городскую комедию, в которой прославляется не день святого Криспиана, а Жирный вторник. 27 декабря труппа должна была играть еще одну пьесу Деккера — «Старый Фортунат», старинную и очень популярную историю о быстром обогащении бедняка. За две недели до Рождества Деккер вовсю трудился над текстом пьесы, перерабатывая его для постановки. Пьеса начинается Прологом. По сюжету комедии два джентльмена направляются в «храм Элизы». Выйдя на сцену, они словно случайно замечают среди зрителей Елизавету, сидящую на троне, и, обомлев от изумления, произносят благоговейную речь в ее честь:
Мы слепнем от лучей Элизы, взгляни
(если отваги хватит) на королевский её трон,
на пантеон богини нашей… Там
не звёзды, как твоим глазам казалось,
а божество своё лелеющие нимфы.
( перевод А. Бурыкина )
По традиции спектакль заканчивался Эпилогом, также прославлявшим королеву. В своем поклонении Елизавете Деккер пошел дальше, чем другие драматурги, — в эпилоге актеры просят зрителей выразить почтение «богине» Елизавете, опустившись перед ней на колени.
Для Бена Джонсона год также начался непросто. Прошло не так много времени с тех пор, как его обвинили в убийстве, посадили в тюрьму и лишили имущества. Выйдя на свободу, Джонсон начал писать пьесы для труппы лорда-адмирала в соавторстве с другими драматургами, чтобы хоть немного поправить финансовое положение. Уже к осени он прославился новой и весьма оригинальной пьесой — «Всяк вне своего гумора». Год заканчивался для Джонсона очень удачно — именно его пьесу Слуги лорда-камергера сыграют на праздниках перед королевой. Для Джонсона-драматурга, как и для Шекспира, 1599 год стал переломным.
Подобно Деккеру, Джонсон написал для спектакля при дворе хвалебный эпилог. Особо разгуляться ему было негде. В Глобусе в конце спектакля «Всяк вне своего гумора» на сцену выходил актер-мальчик, переодетый Елизаветой, при виде которого завистливый Масиленте, терял дар речи (сценическая ремарка гласит: «Само чудо ее появления поражает Масиленте до глубины души, и он не может вымолвить ни слова»). Однако эта сцена вызывала неоднозначную трактовку, в ней вполне могли усмотреть пародию или неучтивость по отношению к королеве. Признав, что «многим она не по душе», Джонсон изменил для Глобуса финал. Теперь же, когда выдалась возможность еще раз подумать над трактовкой последней сцены, драматург наконец нашел более уместное решение: Масиленте должен преобразиться при виде настоящей королевы!