Один "МИГ" из тысячи
Шрифт:
Во Фрунзовку уже входила головная застава немцев. Фигичев пронесся над нею, чуть не задев винтом за башню танка, взмыл, бросил бомбу и полоснул пулеметным огнем мотоциклистов. Ему ответили бешеным обстрелом, но он упрямо повторил заход, потом еще раз прошелся над колонной.
Среди гитлеровцев возникло замешательство. Подбитый танк загородил узкую улицу. Несколько машин загорелись, в них рвались боеприпасы. А Фигичев в неистовой ярости носился над селом. Казалось, он готов был сечь винтом проклятые фашистские танки, лишь бы не пропустить их к могиле друга. И только когда у него не осталось ни одного патрона, он отвалил от вражеской колонны, прошел бреющим полетом над могилой Дьяченко, вернулся и вдруг начал выделывать над нею фигуры
Гитлеровцы, приподнявшись с земли, ошалело глядели на крутившийся над ними советский самолет, даже перестав стрелять от удивления. А Фигичев выписал в небе прощальный росчерк и ушел в Осиповку. Из кабины он вылез постаревшим на десяток лет. На энергичном лице его горели возбужденные глаза. Слезы прочертили борозды на запыленных щеках. Заикаясь от волнения, он повторял, словно в забытьи:
— Ну, это им дешево не пройдет!.. Это им дешево не пройдет!.. — И, склонившись на приборную доску, глухо зарыдал.
Так начинался отход полка на восток. Из Осиповки — в Ивановку, из Ивановки — в Чижовку, из Чижовки — в Тузлы. Засыпая тревожным сном у самолетов, люди не знали, что ждет их завтра. И нужно было много душевной силы, чтобы сохранять присутствие духа в эти черные дни и драться, да так, чтобы каждое село давалось фашистам самой дорогой ценой.
По ночам в небе вставали зарева пожарищ, и порой начинало казаться, что сам небосвод кровоточит. Горели города, горели села, горели необъятные поля неубранных хлебов, и в горле першило от неотступного запаха жженого зерна. Вязкий сок выступал на свежих пеньках погубленных садов. Шевеля усталыми ногами толстый слой жирной черноземной пыли, брели на восток с каменными лицами старики, женщины, дети, охрипшие от плача, цеплялись за их одежду. Интенданты с красными от бессонницы глазами останавливали смертельно усталых бойцов и говорили умоляющим голосом: «Возьмите! Возьмите хотя бы по ящику шоколада. Сейчас будем жечь».
Ничего нельзя было оставлять врагу, все надо было увезти на восток или уничтожить. Люди знали это. Но горько было видеть, как гибнет наше добро, и еще горше было его губить. Гитлеровцы, которым Удалось, наконец, прорваться под Белой Церковью, загибали фланг, устремляясь на Первомайск, Кривой Рог и дальше на юг.
Полк стоял у Тузлах, когда стало известно, что гитлеровские передовые отряды уже подходят к Николаеву и, таким образом, отсекают последний путь на восток. Правда, можно было, еще присоединиться к одесскому гарнизону, который выполнял трудную, но благородную задачу: оттянуть на себя и перемолоть как можно больше вражеских сил. Но место 55-го полка было на Днепре, где должны были развернуться еще более жаркие бои; и командир полка принял решение: летчикам лететь напрямик, а техникам отходить на Одессу и оттуда плыть морем на соединение с полком.
В час торопливого расставания никто не мог сказать, когда теперь доведется свидеться, и тем крепче были молчаливые прощальные объятия. Один за другим отрывались от земли самолеты и уходили в сторону моря, чтобы незаметно проскользнуть к Херсону. Проводив последний истребитель, техники погрузили свое хозяйство на семь грузовиков и укатили в Одессу.
После трудного и опасного пути самолеты полка совершили посадку на широком зеленом лугу у богатого таврического села Чаплинка. Их привел сюда Пал Палыч Крюков, исстрадавшийся в пути: ни у кого не было карт, и Пал Палыч летел по расчету времени, твердо придерживаясь курса, заданного в Херсоне. Его бросало то в жар, то в холод, когда он вспоминал, что за ним тянутся десятки самолетов. Если бы он ошибся, произошла бы непоправимая катастрофа.
К счастью, все обошлось благополучно, и летчики, выпрыгнув из кабин, бросились качать улыбающегося и счастливого Пал Палыча. Всеобщее уважение к его штурманским способностям еще более возросло.
Начиналась битва за Каховский плацдарм.
Фашисты стремились как можно быстрее форсировать Днепр,
Путь к Крыму лежал через Каховку.
На рубеже Каховки оборонялись те же войска, которые преграждали путь врагу под Бельцами.
И здесь, на Днепре, гитлеровцам пришлось все начинать заново, с самого начала, как и на Пруте и на Днестре.
55-й истребительный авиаполк должен был штурмовыми ударами преграждать путь вражеским резервам, подходившим к Днепру. Работать было трудно: самолеты за этот месяц основательно износились, покалечились. Все чаще летчикам приходилось пересаживаться с «МИГов» на «чайки» и «И-16», которых пока еще хватало в полку.
Подвесив под плоскостями по четыре бомбы и зарядив пулеметы, летчики по шесть-семь раз в день уходили бреющим полетом за Днепр и группами по восемь-девять машин атаковали колонны противника. Пал Палыч Крюков приноровился летать в сумерках, когда было меньше шансов на встречу с вражескими истребителями. Он уводил свою эскадрилью за Херсон и просматривал дороги на Николаев. Шоссе тускло блестело во мраке, и гитлеровские танки резко выделялись на нем. Добродушный, неторопливый на земле, Пал Палыч в воздухе становился сущим чертом. Завидев вражеские самолеты или танки, он забывал обо всем на свете, не считаясь ни с чем, бросался на врага и бил его, клевал пока хватало патронов и бомб.
Теперь и ему приходилось летать на утлой «чайке», — его «МИГ» вышел из строя. Обнаружив в первом же полете фашистские танки у Херсона, он так разволновался, что спикировал на них, не считаясь с высотой, и сбросил бомбы чуть ли не с бреющего. Взрывной волной легкую «чайку» резко подбросило, и бедный Пал Палыч едва успел выровнять ее. Еще немного, и он врезался бы в землю. Зато два гитлеровских танка застыли на месте.
Фашисты отчаянно отбивались от наседавших на них в эти неурочные часы самолетов. В воздухе становилось светло от огненных трасс. Но Крюков, Фигичев, Селиверстов, Покрышкин и другие летчики совершали полет за полетом. Счет штурмовок у каждого уже перевалил за сотню. Досадовало летчиков только одно: ни «МИГи», ни «чайки», ни «И-16», в сущности говоря, не были приспособлены для штурмовых полетов и брали мало боеприпасов. Они были хороши против немецкой мотопехоты, но против танков надо было иметь более мощное вооружение. И какое поднялось ликование в полку, когда командиру удалось выхлопотать два новых штурмовика конструкции Ильюшина!
Все летчики сбежались глядеть на эти тяжелые, неуклюжие с виду, хорошо забронированные машины, вооруженные двумя скорострельными пушками, двумя пулеметами и способные поднять солидный бомбовый груз. Немцы, испытавшие уже на себе новое грозное оружие, успели прозвать его «черной смертью», и это прозвище льстило нашим летчикам. Однако этих отличных самолетов было еще до крайности мало.
— Хорош конь! Хорош!.. — говорил Фигичев, хлопая перчаткой по броне. — Теперь держись, немец!..
И пересев с «МИГа» на «ИЛ», он вылетал по восемь, а то и по девять раз в день, охотясь за гитлеровскими танками, скоплявшимися на подступах к Бериславу и Каховке. Второй «ИЛ» был передан младшему лейтенанту Петру Грачеву, только что прибывшему в часть из госпиталя: он был ранен в самые первые дни войны. Это был молодой старательный пилот, отлично зарекомендовавший себя, и командир полка не ошибся выбором...