Одинаковые тени
Шрифт:
Но, друг, когда я увидел их, я тотчас вспомнил об этой Нэнси и сказал себе: жаль, что я не в том доме на Ганноверской улице, потому что, может быть, сегодня бы мы с ней договорились.
Гости разошлись, может, в час, может, в два, и тогда знаете что? Мы с мисс Памелой и мастером Абелем убрали грязную посуду и навели порядок в гостиной, и тогда мастер Абель сказал, чтобы я заварил чаю, и мы втроем пошли на кухню, уселись за стол и стали пить чай. Друг, я был счастлив. С ними было так хорошо. Я не умею этого объяснить. Но то, что я сидел с ними за столом и пил чай, было просто замечательно, — вы меня понимаете? После чая мастер Абель отвез мисс Памелу домой в автомобиле, а я пошел спать. Было уже совсем поздно, когда я услышал,
И вот я думаю, зачем он отвозил ее домой в автомобиле? Крейгоуни-роуд совсем рядом с домом Финбергов, может, минуты три пешком. Но тут я вспомнил, как улыбался мастер Абель на лестнице, и сам улыбнулся, повернулся на бок и уснул.
IX
Во вторник утром опять неприятность. Я сижу у себя в комнате, и вдруг заявляется эта чертова Бетти и сует мне в руку сложенную бумажку.
— Митинг, — говорит она и тут же уходит.
Друг, эта Бетти! Я разворачиваю бумажку и читаю: «Четверг. В семь часов. Клуф Нек, Хай-роуд, дом 7. Приходи. P. S. Запомни адрес и время и разорви письмо. К.».
Ох, друг. Ну, зачем мой дядя хочет, чтобы я пошел на митинг? Может, оттого, что я образованный африканец и он зовет на митинг а только таких, как я? Но, друг, мне это не нравится. Потому что откуда эта толстая Бетти получила эту бумажку? Друг, она обязательно там будет.
Четверг, в семь часов. Друг, я не хочу идти на этот митинг, и я не хочу идти в воскресенье в эту церковь, потому что я не хочу неприятностей. Да, сэр. А все это сплошные неприятности. Но я все равно выучиваю адрес, как велел дядя Каланга, и затем разрываю его письмо на мелкие клочки, чтобы никто не мог прочитать, и выкидываю эти клочки. Клуф Нек, Хай-роуд, дом 7. Да, сэр. Запомнил.
Весь день я твержу про себя этот адрес, чтобы не забыть, только все же я не уверен, что пойду на этот митинг, и я должен вам признаться, что не хочу идти на митинг. Да, сэр. Друг, я не хочу никого убивать, и я не хочу, чтобы кто-нибудь убил меня. И еще этот вчерашний священник. Друг, все это меня лишает покоя. Вы должны понять, что я крещеный христианин, и иногда я люблю Бога Иисуса, а иногда я про Него совсем забываю. Друг, я видел этого Иисуса на картинках, и Он тоже европеец. Отчего бы это, а? Друг, я начинаю думать, что Он — Бог только для европейцев, а не для нас, африканцев. Если бы Он был цветной или черный, эти европейцы сказали бы, что Он не Бог, а всего-навсего кафр. Я знаю этих европейцев, сэр. Они нас терпеть не могут. Как-то я сказал мастеру Абелю, что этот Иисус говорит, что все люди равные, но европейцы с этим не согласны. Мастер Абель сказал мне тогда, что в этом виноваты христиане, а не Христос. Но, друг, если Он Бог, отчего Он не заставит их любить нас, а? Друг, из-за христиан трудно верить в Христа. Да, сэр. Скажем, возьмите эти десять заповедей, которые Моисей получил от Бога. В них говорится: «Почитай отца твоего и мать твою». Но, друг, я ни разу не видел моего отца, а моя мать всегда пьяная. Так как же я могу почитать их? А? Библия не объясняет, как я должен это делать. Или, скажем, священник Сэндерс из Англии. Друг, у него нет права требовать, чтобы мы ходили в церкви для белых, потому что он не знает, какие от этого могут быть неприятности у такого парня, как я. Он понятия не имеет об этом.
То, что человек — африканец, как я, и у него черная кожа, еще не значит, что он грязный. Да, сэр. Я видел грязных европейцев, — вы меня понимаете? Но большинство белых считает, что чернокожие грязные. Много раз я слышал, как они говорят:
— А ты бы хотел, чтобы черный жил рядом с тобой? Ты хотел бы, чтобы черный женился на твоей дочери?
И вот что я вам должен сказать. Есть такие африканцы, за которых бы я не выдал свою дочь, потому что они скверные люди, —
Ох! Ну, нашелся бы хоть один человек, который бы не замечал, что черные — черные, а белые — белые. Какой бы это был человек! Да, сэр. Может, Иисус был таким человеком. Не знаю. Но я ходил в школу и слыхал про Иисуса все — как Он исцелял слепых и больных и как ласково Он обошелся с этой шлюхой Марией Магдалиной. Но где Он был ласковый с африканцами вроде меня? Нигде, вот где. И еще священники. Ух! Друг, да они хуже других. Они говорят, что ты такой же, как все, но сами они так не думают, — вы меня понимаете?
Но в истории об Иисусе есть один человек, который мне очень нравится. Друг, мне нравится этот Иосиф. Иногда я думаю о нем и думаю, что я бы не поверил Марии, если бы она рассказала мне, что у нее будет ребенок, а я бы знал, что отец не я. Но Иосиф поверил. Друг, он любил Марию, это я вам точно говорю. И я тоже люблю Марию, потому что она такая хорошая, — вы меня понимаете? И еще ей пришлось ночевать в хлеву и родить там ребенка. Я сам ночевал в местах похуже, и я бы не допустил, чтобы хоть кто рожал в хлеву. Да, сэр. И потом Иисус. Сказать вам по правде, я не все понимаю про Иисуса. Я не понимаю, почему Он — Бог. Я понимаю, что Он — Сын Бога, но не понимаю, как Он при этом сам может быть Богом. И Святой Дух. Это тоже трудно. В школе у нас был один священник, и он сказал, чтобы мы представили себе треугольник — знаете, такая штука с тремя одинаковыми сторонами? Так вот, одна сторона — Сын, другая — Отец, третья — Дух Святой. Но, друг, как можно молиться треугольнику? И еще этот священник рассказывал мне много всякого про Святую Троицу, но я должен признаться, что ничего не понял. Но я хочу, чтобы вы верили, что я стараюсь любить Иисуса и молюсь Ему. Ах, как это трудно! Трудно молиться. Скажем, может быть, я молюсь, а сам думаю о ком-то другом, о Нэнси или о ком-то еще. Так что, вы понимаете, как это трудно.
Много о чем говорят эти люди, например, о том, что надо всех любить. Но сами-то они всех не любят. Да, сэр. Так кого же мне слушать? Послушаешь дядю Калангу и наверняка угодишь на виселицу. Или послушаешь этого священника Сэндерса и сядешь в тюрьму. Что же остается делать, а? И еще чего я не могу понять, так это того, что нас, африканцев, больше, чем европейцев, а мы почему-то обязаны считать их хозяевами. Друг, трудно все это понять. Я вот что скажу вам: я просто хочу быть счастливым и жить хорошо и спокойно, безо всяких неприятностей. Вот и все.
Клуф Нек, Хай-роуд, дом 7. Я эго помню и помню, что митинг будет в четверг в семь часов. Друг, я не знаю, пойду ли я туда, но, может, пойду, потому что эта Нэнси пойдет со мной, и мы сядем рядом и все такое. Но сегодня только вторник, и мне придется ждать эту Нэнси целых два дня.
Весь день за работой я вспоминаю о ней, и мне жалко, что я разорвал наш снимок, — вы о нем знаете.
И весь день мы с толстой Бетти не говорим друг другу ни слова, потому что она знает, что я знаю, что она отдала этот снимок мастеру Абелю.
Вечером, когда я покончил с работой, я думаю, что, может, пора навестить моего друга Пита, который работает в отеле «Океан». Поэтому я наряжаюсь и перед уходом прячу деньги, которые мне дал Джанни Гриква, под матрас — так в кино прятал деньги этот тип Богарт.
И вот я шагаю по Виктория-роуд к троллейбусной остановке, и вдруг слышу за собой шаги, и резко оборачиваюсь.
— Привет, Джорджи-малыш! Где ты был?
Друг, это Джанни Гриква.
— Я работал. А ты где был? — говорю я так холодно.