Одиннадцать друзей Лафейсона
Шрифт:
«Внутри меня есть что-то», - искусственный голос, переходящий в реальный, и Бартоломей, чья голубая радужка глаз была скрыта черными линзами, встал. «Оно тянет меня ко дну, поглощает все мысли, приводит в замешательство. Боюсь, эта потеря самоконтроля навсегда», - оркестр стих, оставляя господство электронному монотонному звуку, которого Бартс добивался больше полугода. Музыка нагоняла тоску, проникала в те части мозга, куда другим было запрещено входить, но именно этого и добивался ее создатель. «Контролируя все вокруг, я не могу вновь обрести себя. Стены вокруг сужаются. Нет никакой уверенности, но я убежден, что этого давления мне не вынести», - Бальдр, наконец, смог открыть глаза и посмотреть на друга. Лицо Бартоломея было будто мертвым, отрешенным, словно этот человек всю жизнь избегал общения. На заднем экране ему вторила его копия: взрослая, с огрубевшими чертами и отсутствующей мимикой. Он – второй Бартс, который когда-то показал Бальду самую шикарную вечеринку в его жизни, совсем не желал смотреть людям в глаза, пытаясь спрятать какой-то секрет, который можно будет запросто прочитать, взгляни он в толпу. «Я уже ощущал это раньше. Так беззащитно».
«Мурашки по коже», - оркестр ударил с новой силой, и черно-белый образ за спиной, закрыв глаза, рассеялся. Возможно, Бальдр устал бояться, а, может, и обстановка изменилась. Зрители были явно в восторге, их заинтересованный вид с открытыми ртами не мог говорить об обратном, хотя напрягал пристальный взгляд руководителя мастерской, но с этим Одинсон разберется позже. «Эти раны, они никогда не заживут», - обычно, на всех репетициях вел Бартоломей – единственный, по мнению Бальдра, кто из них обладал голосом, хотя «мелкий» утверждал обратное, упиваясь рассуждениями о широком диапазоне и невероятных возможностях. «Я падаю, и это страшно», - Бартс действительно хорошо научился управлять своим голосом за пару лет. Исполняя обычные попсовые песни, переходя на джаз, спускаясь в регги, - Бартоломей, наверное, мог все, но такое Одинсон слышал впервые. «Я в замешательстве и не могу отличить правду от вымысла», - слишком юный для такого. Откуда появилась эта хрипота? Скорее всего, нервы. Ведь изводясь сам, Бальдр ни разу не подумал, какую ответственность взял на себя его друг.
«Это чувство дискомфорта бесконечно навязывалось мне. Отвлекая, заставляя реагировать против воли», - звук вновь превратился в монотонный и давящий, и море над головами зрителей стихло и, как и все прежде, спустилось сверкающими огоньками к полу, растворяясь в темноте. На белых полотнах, что расположились по бокам зала, замельтешили быстрые черно-белые поезда, которые, выходя за пределы своих владений, превращались в светящиеся шустрые полосы, что завивались лентой серпантина и угасали. «Я стою рядом со своим отражением. Меня преследует то, что я не могу вновь обрести себя», - с потолка начали медленно спускаться зеркала. Настоящие, большие, одетые в резные рамы. Касаясь деревянного пола, они пошатывались, пропускали дрожащую волну по своей поверхности и успокаивались. «Стены вокруг меня смыкаются. Нет никакой уверенности, но я убежден, что этого давления мне не вынести», - стоило огромных усилий договориться с инженерами Старк Инкорпорейтед, чтобы они смоли соединить объемную графику и эти самые зеркала, но это того стоило. Очередной шок испытал каждый в зале, когда из отражающей поверхности вышло одиннадцать человек. Одиннадцать полупрозрачных призраков, каждый из которых жил свое жизнью. Кто-то глядел по сторонам, кто-то в зал, кто-то разглядывал себя или такого же светящегося соседа, но они живы, они рядом, каждый со своими привычками, интересами, приоритетами. «Я уже ощущал это раньше. Так беззащитно», - спроецированное небо вновь обрушается на голову и без того перепуганных таким представлением зрителей. На его месте образовалось очередное зеркало, где каждый смог увидеть себя. Искаженные лица, потемневшая кожа, и все смешалось в однородную массу, сжалось, забурлило, и Бальдр увидел, как самые впечатлительные прижались к сидениям, а некоторые даже покинули зал.
«Нет чувства уверенности», - вновь и вновь повторялось из колонок зала, и Бартоломей, улыбаясь, опустил голову. Значит, все хорошо. Все так, как и было задумано. Две черно-белые фигуры, вымученные остатками грифеля, начали свой путь от главного полотна над сценой и разошлись по разным сторонам друг от друга. «Обрести себя вновь. Стены вокруг меня смыкаются», - на этот раз Бартс решил помиловать своих зрителей и попытался дать им свой посыл мягче, нежнее, показать, что бояться нечего. «Нет чувства уверенности. И мне кажется, что этого давления мне не вынести», - пронеслось эхом по залу, и где-то внутри себя, Бартоломей приложил уйму усилий, чтобы остаться на месте, ведь ему не могло показаться. Таких совпадений не бывает. «Я уже испытывал это чувство – беззащитность», - боль смешалась с надеждой, что сразу же отразилось на лице Бартса, благо Бальдр не видел этого. Его гораздо больше занимало собственное творение в виде голограммы грозового неба, которое содрогалось от разрядов и сыпало несуществующим серебряным песком. Одинсон так и не решил для кого он делал все это – для себя или для зрителя, но со сцены это выглядело однозначно шикарней.
«Мурашки по коже», - в очередной раз оркестр взорвался звуком, у Бартоломея начал срываться голос, а зеркала за спиной разлетелись на тысячи маленьких кусков, не оставив после себя своих выходцев. Их больше не было. Все одиннадцать призраков испарились, исчезли, провалилась сквозь землю, а грозовое небо, в пример разбитым зеркалам, начало поливать осколками. «Эти раны, они никогда не заживут», - наконец, и Бальдр заметил, куда устремлен взгляд его друга. Четвертый ярус, самая середина, двое мужчин, и если это глупое совпадение, то еще никогда жизнь так не смеялась над Одинсоном. «Я падаю, и это страшно», - хватило одного взгляда друг на друга, чтобы понять, что оставлять это просто так ни Бартс и Бальдр не намерены. «И не могу отличить правду от вымысла», - водоворот проекций растворился в воздухе, оставив лишь сероватые очертания людей на белых полотнах. Скрипка вела свою задушевную мелодию, унося за собой мысли, свет становился темнее, и зал погружался в полумрак. Тишина, лишь грустная песня струнного инструмента. Приходя в себя, зрители начали вставать и аплодировать, и за считанные секунды зал заполнился шумом аплодисментов, но виновников данного торжества уже не было.
Спотыкаясь об ступеньки, Бартс и Бальдр бежали на встречу к своему общему миражу. Каждый пытался вырваться вперед, но их силы были равны. Звуки, доносящиеся из главного зала театра, набирали новую силу, и по идее, сейчас они вдвоем должны были улыбаясь выйти на поклон. Но о чем может идти речь, когда они уже успели ухватиться за хвост надежды, что сможет ответить им на столь важные вопросы? Не вписавшись в один из поворотов, Одинсон повалился кубарем на пол, но Бартс успел его подхватить, при этом даже не сбавляя скорости, благо что никого из студентов не было в коридорах. В противном случае эта новость бы быстро разлетелась по потокам. Считая двери, что Бартс, что Бальдр знали, в какую именно им нужно войти, но что-то внутри подсказывало - они опоздали. Оставалось не больше десяти метров, и Одинсон, вырвавшись вперед, потянул старинную ручку на себя с такой силой, что дверь чуть ли не осталась у него в руках.
– Пап?!
– Тор?!
Как и ожидалось, никого уже не было. Аплодисменты явно не собирались стихать, призывая своих «звезд» выйти на сцену. Руководитель Одинсона, посыпая всех проклятьями, носился из одного угла сцены в другой, но найти Бальдра так и не смог, в то время как сам Бальдр отсчитывал в голове секунды, чтобы прийти в себя. Раз. Два. Три. Наконец, замолчал оркестр. Четыре. Пять. Шесть. Зрители опять заняли свои места. Семь. Восемь. В зале полностью погас свет. Девять. Десять. Главный экран вновь зажегся ярким белым свечением, прорисовывая на себе несколько слов:
«Посвящается Локи Лафейсону и Тору Одинсону».
========== От автора ==========
Честно сказать, я очень долго не могла написать первую строчку (да-да, вот именно эту, которую Вы сейчас читаете), а просто сидела и пялилась в пустой вордовский файл и думала: а с чего бы мне начать? И ничего путного не приходило в голову, хотя до этого у меня было целый ворох того, чего бы хотелось сказать. Будем умнее, и чтобы никого не напрягать, разделим все это добро на четыре части: 1.Благодарности и поклоны; 2. Несколько слов о том, как оно все это писалось; 3. Кое-что о персонажах; 4. Дальнейшие планы.
Что же, начнем.
1.Во-первых, хочу выразить огромную признательность тем, кто был со мной со времен «Мизантополиса» (кто знает, тот поймет, о чем я). Наверное, я по никам могу назвать тех людей, которые поддерживали меня, вспоминали добрым словом, писали о своих мыслях, говорили о том, чего они ожидают и прочее. За время написания данной работы я отлично прочувствовала на себе, что такое отдача читателя. Было плохо, когда ее не было, было ужасно, когда меня не понимали, но было невероятно приятно, что я читатели начали видеть то, что я пыталась сказать. Знаете, каждый из вас может со спокойной уверенностью считать себя частью данной работы, ибо без вас ее бы не было, либо она была бы не такой, как есть сейчас. Так что спасибо, ребятки. Огромное, огромадное спасибо. Благодаря вам я поверила в свои силы и уже, бьюсь об заклад, не остановлюсь. Вы сделали меня увереннее и счастливее, а это много стоит. Если я смогла вам помочь, вдохновила на что-то, заставила задуматься или просто сократила время в дороге, то я рада. Невероятно рада.
Есть два человека, благодаря которым я возвращалась в чувства во время очередного спада, благодаря которым я знала, что продолжать стоит, благодаря которым я и писала. Игореш, не знаю дойдешь ли ты до этого места, прочитаешь ли когда-нибудь эти слова, но знай, чувак, ты сделал для меня многое. Ты знал все наперед, знал сюжет от начала и до самого конца, давал советы, смеялся вместе со мной, когда действительно было весело, поддерживал, отвлекал, наставлял. Твои упоротые фразы капсом всегда поднимали мне настроение, твой тамблер делал мои дни, а неугомонность заставляла улыбаться. Игореша, я тебя люблю, правда и желаю тебе удачи в новом фандоме. Будь счастлив, мой lashaark.