Одиннадцать минут
Шрифт:
Столкновение с действительностью было столь болезненно, что Мария, к несказанному удивлению араба, расплакалась. А в нем боязнь скандала боролась с присущим каждому мужчине желанием защитить девушку — и потому он растерялся, не зная, что делать. Хотел подозвать официанта и попросить счет, но Мария остановила его: — Подождите. Налейте мне еще и дайте немного поплакать.
И она вспомнила мальчика, который спросил, нет ли у нее лишней ручки, и другого мальчика, с которым целовалась, не разжимая губ, и о том, как радостно было ей оказаться в Рио-де-Жанейро, и мужчин, которые только брали, ничего не давая взамен, и о том, сколько любви и страсти растеряла она на своем не
Любовь и в самом деле, как ничто другое, способна время от времени переворачивать всю жизнь человека. Но вдогонку за любовью идет и кое-что еще, тоже заставляющее человека вступать на стезю, о которой никогда прежде и не помышлял. Это кое-что зовется «отчаяние». И если любовь меняет человека быстро, то отчаяние — еще быстрей. А что тебе теперь делать, Мария? — опрометью выбежать из этого ресторана, вернуться в Бразилию, учить детишек французскому, выйти замуж за хозяина магазина тканей? Или пройти ещё немного вперед, провести еще одну ночь в этом городе, где она никого не знает и где никто не знает ее.
Неужели всего одна ночь, сулящая немалые и легкие деньги, может завести ее так далеко, что она в скором времени окажется в той точке, откуда возврата уже не будет? Что происходит в эту минуту —предоставляется ли ей шанс или Пречистая Дева испытывает ее?
Араб тем временем разглядывал картину Хоана Миро, столик, где любил сиживать Федерико Феллини, гардеробщицу, принимавшую пальто посетителей, и этих самых посетителей — входивших и выходивших.
— Ты разве не знала?
— Еще вина, пожалуйста, — сквозь еще непросохшие слезы ответила Мария, Она молилась про себя — хоть бы официант не приближался, поняв, что происходит. А официант, краем глаза с почтительного расстояния наблюдавший за этой парой, думал — хоть бы этот араб с девушкой скорее попросил счет: ресторан переполнен, некуда сажать посетителей.
И наконец — казалось, прошла целая вечность — Мария нарушила молчание: — Так ты говоришь — «тысяча франков»? —и собственный голос показался ей чужим.
— Да, — ответил араб, уже жалея о своем предложении. — Но мне ни в коем случае бы не хотелось, чтобы…
— Расплатись. Выпьем у тебя в номере.
И снова не узнала себя — до этой минуты она была воспитанная, нежная, веселая девушка, никогда не разговаривавшая с посторонними в таком тоне. Похоже, что девушка эта сгинула в никуда — перед Марией открывалось иное бытие, где «дринк» стоит тысячу франков, а если перевести в более универсальную валюту —долларов примерно шестьсот.
И все было в точности так, как и предполагалось: она пошла с арабом в его номер, выпила шампанского, мгновенно и сильно опьянела, легла с ним, дождалась, когда он получит оргазм (даже не подумав притвориться, что сама тоже испытала хоть какие-то приятные ощущения), приняла душ в отделанной мрамором ванной, взяла деньги и позволила себе вернуться домой на такси.
Потом рухнула в постель и заснула как убитая.
Запись в дневнике Марии, сделанная на следующий день:
Я помню все, кроме той минуты, когда приняла решение. Забавно — ни малейшего чувства вины. Раньше я всегда считала, что женщинам, торгующим собой, жизнь просто не оставила никакого выбора, —а теперь вижу, что это не так. Я могла сказать «да», могла ответить «нет» — никто ни к чему меня не принуждал, ничего не навязывал.
Я иду по улице, всматриваюсь в лица прохожих, думаю — а они выбрали себе судьбу сами? Или — как это случилось со мной — были выбраны судьбой? Мать семейства мечтала стать моделью, банковский клерк —музыкантом, зубной врач втайне от всех пишет книгу и хотел бы посвятить себя литературе, а вот эта девушка грезит о телевидении, но сидит за кассой в супермаркете.
Мне нисколько не жалко себя, Я не чувствую себя жертвой, потому что могла бы покинуть ресторан, унося нетронутое достоинство и пустой бумажник. Я могла бы возмущенно прочесть мораль этому арабу или прикинуться принцессой, которую следует покорять, а не покупать. Я могла бы… да мололи что я могла бы, но — подобно большинству представителей рода человеческого — предпочла, чтобы выбор пути за меня сделала судьба.
Я —далеко не единственная, хотя и может показаться, что меня судьба завела на обочину, если не на дно жизни. Но все мы на пути к счастью встречаем неодолимые препоны: ни один из нас — ни клерк/музыкант, ни стоматолог/писатель, ни кассирша/актриса, ни мать семейства/фотомодель — не обрел счастья.
Значит, вот как это происходит? Значит, это так просто? Иностранка в чужом городе, где она никого не знает, и то, что вчера было для нее мукой, нынче дарит чувство всеобъемлющей свободы — никому и ничего не надо объяснять.
Она решила, что впервые за много лет будет думать о себе и посвятит этому целый день. До сих пор ее вечно заботили и занимали другие — мать, одноклассницы, отец, сотрудники модельного агентства, преподаватель французского на курсах, официант, библиотекарша, и она гадала, что думают прохожие на улицах — люди, которых видела в первый и последний раз. По правде говоря, никто ни о чем не думал, а уж о ней —тем более: бедная иностранка — если завтра она исчезнет, даже полиция не хватится.
Она рано вышла из дому, позавтракала там же, где и всегда, прошлась по берегу озера, увидела какое-то сборище. Женщина, прогуливавшая свою собачку, сказала, что это курды опять устроили демонстрацию. И Мария снова, как тогда в ресторане, вместо того чтобы сделать вид, будто понимает, о чем идет речь, что человек она — образованный и культурный, спросила: — А кто такие курды?
И женщина, как ни удивительно, не смогла ответить. Это в порядке вещей: все притворяются осведомленными, а решишься спросить —ничего не знают. Она зашла в интернет-кафе и выяснила, что курды — это жители Курдистана, несуществующей страны, ныне разделенной между Турцией и Ираком. Потом вернулась к озеру, надеясь еще застать женщину на прежнем месте —но та уже ушла: должно быть, собачка не захотела полчаса смотреть на толпу людей с флагами и транспарантами, слушать их странную музыку и непонятные крики.
«Да это же я! То есть я была такой — притворялась всезнающей, прячась за свое молчание, до тех пор, пока араб не разозлил меня настолько, что я нашла в себе смелость признаться, что умею только отличать „пепси“ от „кока-колы“. И что же — он был шокирован? Он переменил свои намерения? Да ничего подобного! Наверное, его потрясла моя непосредственность. Я всегда попадала впросак, пытаясь выглядеть умнее, чем я есть на самом деле. И больше этого не будет!» Она вспомнила о модельном агентстве. Знают ли они, что было нужно арабу на самом деле — и в этом случае Мария снова притворилась наивной, — или же всерьез полагали, что он способен был предоставить ей работу?